— Всё, — Пятнадцатый соскользнул с него и лёг рядом. — Молодец, совсем хорошо лежал. Старший, какой ему на ночь вставить?
— Третий без шаров и пусть спит, — сонно ответил Старший. — Младший, обмывайся и ложись. Не убыло от тебя, всё на месте, хватит реветь.
В камере горел уже ночной синий свет, и громкие разговоры, как и везде, запрещались. Команды отбоя, правда, Гаор ещё ни разу не слышал, просто надзиратель или какая-то ещё сволочь переключала свет. Младший, тихонько всхлипывая, лёг рядом с ним.
Остальные уже спали, и Гаор осторожно повернулся набок, лицом к Младшему. Тот тихо и совсем по-детски плакал, дрожа всем телом.
— Замёрз? — тихо спросил Гаор.
Младший не ответил, но слегка подвинулся к нему. И Гаор, сам не понимая, зачем и почему он это делает, приподнял всё ещё скованные руки и слегка развёл локти, сделав кольцо. Младший мгновенно понял и ловко влез в него, обхватил Гаора за спину и прижался горячим и мокрым лицом к его плечу.
— Что они со мной делали, — почти беззвучно шептал он.
Гаор не так слышал, как кожей ощущал его слова.
— За что, Лохмач? Я… я всё делал, что они говорили, а они… всё равно… за что они меня?
Гаор молча, разведя локти, прижимал к себе бьющееся в рыданиях худое юношеское, даже мальчишеское, тело. Совсем малец ведь, недаром его Младшим зовут, мальчишка.
— Сколько тебе лет? — спросил он, касаясь губами уха Младшего, когда тот затих, всхлипывая.
— Не знаю, — всхлипнул Младший, — говорят… семнадцать… будет…
— Не будет тебе семнадцати, — раздался вдруг голос Резаного, — Лохмач вон заработал уже, его здесь и оставят, а тебя, Младший, в "печку". Лохмач, трахни его как ту целочку, чтоб заткнулся.
— А если я тебя? — задумчиво, даже без особой злобы, спросил Гаор. — Чтоб ты заткнулся.
— Стержень сначала себе из задницы вынь, — ехидно ответил Резаный.
— А чем он мне помешает? — удивился Гаор.
Кто-то сонно засмеялся.
— А что? — сразу загорелся Гладкий. — Давайте Резаного под Лохмача подложим и посмотрим.
— Завтра, — сказал Старший, — хоть на счёт, хоть на пайку, а сейчас спите. Младший, спать.
Гаор осторожно развёл, насколько позволили наручники, локти, дав Младшему выскользнуть и лечь рядом.
— Погладить тебя? — благодарно шепнул Младший.
— Не надо, спи, — ответил Гаор, закрывая глаза.
Перспектива завтрашней драки с Резаным не пугала его. Лучше драка, чем… — не додумав слишком понятное, он заснул.
Но назавтра начались новые события, из-за которых его ночная стычка с Резаным забылась всеми, и ими самими в том числе.
Началось утро, правда, как обычно: подъёмом, поверкой, пайком. И они ещё жевали и хлебали, разойдясь по камере, сидя на нарах, болтая и подшучивая над Младшим: мол до того доревелся, что к Лохмачу за утешением полез, когда мимо их камеры по коридору справа — от лифта — налево — к надзирательской — прошли трое. В чёрных комбинезонах, в сдвинутых на правую бровь чёрных беретах, грохоча подкованными ботинками, сверкнув офицерскими звёздочками на воротниках. Спецовики?! Зачем?! Кого?!!
Всех будто ветром сдуло от решётки на нары. Торопливо доев и допив, сунули на место кружки и миски и сбились на нарах в плотный, настороженно притихший ком. Гаору никто ничего не объяснял, но тут он и не нуждался в объяснениях. Что такое спецура, он и сам знал.
— Наручники сними, — попросил он Старшего.
— Отстань, — отмахнулся тот от него, напряжённо прислушиваясь к шуму в надзирательской.
И вот донеслось.
— Старший! Сюда!
Старший сорвался с места и подбежал к решётке, которая начала открываться уже при его приближении, да так и осталась приоткрытой. К удивлению Гаора, никто не встал и не подошёл к решётке, даже не выйти — выглянуть не рискнули. Сидели молча. Некоторые дрожали, кое-кто тихо беззвучно плакал.
Старший вернулся довольно быстро. К облегчению Гаора, вполне целый, сразу и довольный, и озабоченный. Войдя в камеру, он улыбнулся настороженно глядящим на него:
— Работаем, парни.