— Да, Венн, ты новые законы о бастардах читал?
Венн засмеялся:
— Я единственный сын, отец давно умер, меня они не касаются и не волнуют.
— А меня волнуют, — Фрегор стал серьёзным. — Понимаешь, с января я приравнен к Фордангайру и могу добиваться полной фамилии. Но мне надо убрать выродка. Понимаешь, тогда у старика не будет основания мне возражать. Конечно, этот закон мне на руку, но мы оба совершеннолетние, нужно Семейное Соглашение, а мой братец и грёбаный дядюшка костьми лягут, но не допустят к родовому.
Венн внимательно слушал. Разумеется, он тщательно и очень внимательно прочитал и закон, и прилагающиеся к нему комментарии и толкования. Массовый передел родовой собственности, пересмотр родовых документов и прочее — это весьма серьёзно. Под это дело в Доме-на-Холме заложили целый отдел. Потому что такое может всплыть и полезть… что лучше быть наготове. И самое смешное, что ведущую роль в приёме этих законов, действительно облегчавших Фрегору путь к месту Наследника, сыграл не кто иной, как Адвокат, Стиг Файрон. Ирония судьбы. Однако пора наводить Фрегора на мысль о Рыжем.
Но Фрегор вспомнил сам. И, оборвав на полуслове описание праздничного пира, который он закатит, став Наследником, снял трубку внутреннего телефона.
— Сейчас, — улыбнулся он Венну. — Сейчас я кое-что улажу, и продолжим.
Венн благодушно кивнул, всем видом демонстрируя, что никуда не торопится и вообще… дружба превыше всего!
И опять обычное утро пресс-камеры. Боль во всем теле, тяжёлая после "пойла" голова. Подъём, поверка, завтрак и… в работу. Сам он опять не лёг, и его обрабатывали опять стоя, сразу двое. Резаный, как и велел ему Старший, в упор не замечал Гаора, валялся на нарах, о чём-то болтая с Шестым.
После обработки Гаору позволили лечь. Снять наручники он уже и не просил. Лежал на нарах на спине, закинув скованные руки за голову, и угрюмо глядел в потолок. Ждать ему нечего и незачем. Очередной работы? Порции "пойла", после которого как после тяжёлой злой выпивки. А выпить бы сейчас. Хоть того же "пойла", чтоб хоть ненадолго всё стало ярким и громким, и чтоб не думать ни о чём.
Дневальные убирали камеру, загнав остальных на нары. Младший лёг рядом с Гаором, погладил его по груди, расправляя завитки.
— Правильно, Младший, — сказал голос Старшего, — давай, приласкай его, пусть к рукам привыкает. Только не растягивай, а по-быстрому. А то в душ скоро.
— В душ раскуёшь? — разжал губы Гаор.
Старший засмеялся:
— Ты смотри, сразу очнулся. Ладно, не мыть же тебя. В душе сниму. Но попробуешь трепыхнуться, или махаться начнёшь, то тогда не обижайся. Опять прикуём и только на работу отпускать будем. Понял?
Радужная перспектива душа и свободных рук настолько обрадовала Гаора, что он, не сопротивляясь, дал Младшему довести себя до конечных судорог.
— Ну вот, — Младший радостно погладил его по лицу, — даже держать не пришлось. Ты отдохни пока, сейчас в душ пойдём.
Душа пришлось ждать долго. Во всяком случае, Гаор успел задремать, и команда Старшего на выход заставила его вскочить так резко, что он с трудом устоял на ногах.
— Давай руки.
Старший ловко снял с него наручники. Тяжёлые набрякшие за эти дни руки упали вдоль тела, отозвавшись болью в плечах. Гаор с трудом удержался от стона.
— Так, — пытливо посмотрел ему в глаза Старший. — Младший, Новенький, давайте с ним, и если что, вы за него ответите.
Младший и Новенький сразу встали рядом с ним. Чему Гаор в глубине души был даже рад: что-то ноги плохо держали его.
Как он и заметил вчера — это спецуру они только вчера ухайдакали? — душ был налево от камеры. Небольшой зал с душевыми рожками, без перегородок, но и без скамеек. "Ну да, — сообразил Гаор, — спину здесь потереть не попросишь, не так поймут". У входа коробки с кусками мыла и мочалками. Но дверь не герметичная, а души имеют свои краны. Уже легче.
Мылись весело, перекликаясь и "балуясь" прямо под струями. Но его не трогали. То ли Старший посчитал, что двух раз с утра ему хватит, то ли… да чёрт с ними со всеми. Во всяком случае, он предусмотрительно занял рожок в дальнем углу, чтоб никто не смог незаметно подойти, и вымылся почти спокойно. И насколько ему позволили одеревеневшие, ставшие неподъёмными и непослушными руки. Рядом, не задевая его, мылись Младший и Новенький. И моясь, поневоле ощупывая себя, Гаор понял, что сильно похудел за эту неделю. Ну, понятно. Три дня на одной воде, а потом ничего, кроме хлебной каши-болтушки, да одной-единственной кружки сладкого чая, он не получил. А с "пойла" не потолстеешь. Попробовать позвать Мать-Воду он даже про себя не рискнул. Не придет Мать-Вода сюда, в эту грязь, и не ему, палачу и подстилке, звать её, своим языком поганить. Некого ему звать теперь. Один он. Во всём и навсегда один.