В камере тишина, и слышны только чмокающие звуки ударов и тяжёлые на полустоне выдохи Гаора.
— А сколько ж тебе положено? — спросил надзиратель, и сам ответил, — двадцать пять горячих. Считай, фронтовик.
— Раз, — тяжело выдохнул Гаор.
— Неправильно, это за ошибку и начинай снова.
— Один.
— Опять неправильно, два за ошибку. Так, снова считай.
— Первый.
— Быстро сообразил, это не в счёт. А теперь считай.
— Первый… второй… третий…
Уже вся спальня молча стоит на коленях у своих коек и смотрит.
По спине, по рёбрам, по груди, по ягодицам, по животу… из носа течёт прямо на пол кровь…
Девятый удар Гаор назвать не смог: пришлось между ног, и он просто вскрикнул.
— Сбился, — удовлетворённо сказал надзиратель. — Ты о бомбёжках, фронтовик, теперь мечтать будешь. Считай заново.
Губы выговаривали числа сами по себе, думать Гаор уже не мог.
— Двадцать пятый…
— Ты смотри, — удивился надзиратель, — досчитал всё-таки. Смирно!
И опять его тело помимо него выполнило команду.
— Кругом!
Гаор повернулся.
Надзиратель удовлетворённо оглядел его.
— Ну вот, фронтовик, теперь крепко спать будешь. Никакой бомбёжкой не разбудят. Можно ещё кое-что с тобой сделать, да ладно, добрый я сегодня. Благодари за науку, фронтовик.
— Спасибо за науку, господин надзиратель, — как со стороны услышал Гаор свой голос.
— А теперь за лечение.
— Спасибо за лечение, господин надзиратель.
— А теперь лезь на место, и если я тебя услышу, то, что было, игрушками будет. Понял?
— Да, господин надзиратель.
— Пошёл! И все пошли! Всем спать, и Огонь молить, чтоб я не рассердился.
Все молча шарахнулись по койкам.
Надзиратель не спеша прошёл к выходу, вышел и с лязгом задвинул дверь. Так же не спеша прошёлся по коридору вдоль спален и, наконец, далеко, еле слышно, стукнула, закрываясь, дверь надзирательской. И погас свет.
Как ему удалось подтянуться и лечь на койку, Гаор не понял тогда и не понимал потом. Тело онемело, он не чувствовал его, только мучительно болела голова, хотя по ней-то совсем мало пришлось. Он лёг и провалился в черноту.
В наступившей тишине всхлипнула девчонка.
— Цыц, — шёпотом сказал Старший, — услышит, вернётся.
— Дяденька, — тоненько заплакала она, — я боюсь, дяденька.
— Боишься, так и сидела бы у себя, — откликнулся женский голос.
С койки Старшего соскользнула женщина в мужской, еле прикрывающей ей бёдра рубашке.
— Айда девка, — позвала она, — коли к мужикам лазишь, так бояться уж поздно.
— Валите, пока дверь закрыта, — сказал Старший.
Женщина что-то хотела ему сказать, он отмахнулся от неё. Из глубины спальни выбежала девчонка, тоже в мужской, но ей почти до колен, рубашке. На мгновение две тени помедлили у решётки, прислушиваясь, ловко протиснулись между прутьями и исчезли.
Спальня прислушивалась, затаив дыхание. Но было тихо, видно, сволочь отвела душу и спать завалилась.
— Полоша, — позвал Старший, — посмотри, как он. Живой?
— Дышит, — после недолгой паузы ответил Полоша.
— Всё, мужики, всё завтра, — сказал Старший.
Кто-то в ответ вздохнул, кто-то шёпотом выругался. И вдруг звонким шёпотом заговорил Тукман.
— Зуда, а чего ты наврал, а?
— Цыц, — испуганно откликнулся Зуда, — заткнись, дурак.
— Сам дурак, — обиделся Тукман, — говорил, у него гладко, ничего нет, а всё наврал. Я, пока его били, рассмотрел, всё у него как у всех, только волосьёв нету. А ты наврал всё, что у него как у лягушки везде гладко.
— Во дурак, — с мрачным удивлением сказал Мастак. — Так ты за этим к нему и полез?
— Ага, — согласился Тукман, — я ж не поверил, а Зуда говорит, ты пощупай, как заснёт, а то он прикрывается всегда.
Спальня потрясённо молчала.
— Разглядел, значит? — спокойно спросил Старший.
— Ага.
— Ну, так спи теперь.
— Ага, — сонным голосом согласился Тукман.
Когда он засопел, подал голос Зуда.
— Братцы, я ж не хотел, я для смеха…
— С тобой отдельный разговор будет, — ответил Старший, — всем спать.
Ничего этого Гаор не слышал. Где он, что с ним… ослепительные вспышки не впереди, не сзади, а где-то внутри головы, голова большая и лёгкая, она бы улетела, но её держит тяжёлое, налитое свинцом тело… мимо глаз трассирующие беззвучные пули… вставшая стеной бьющая в лицо земля… белый круг хирургической лампы, боль в онемевшем теле и хруст разрезаемой кожи… — А вот и она, повезло тебе, сержант, на два ногтя правее и не довезли бы — … гранитная крошка забивает глаза и рот… колышется чёрная густая вода… это Ущелье или Алзон? Вода в Алзоне, чёрные болота, заглатывающие машины целиком вместе с людьми… проломлена гать… прыгай… куда?… прыгай!