И последняя, пятая, фотография — уже лет десять спустя, в середине тридцатых, вскоре после возвращения отца из мордовских концлагерей. Трое мужчин в теплых пальто (отец — в том же, что на предыдущем снимке), в кепках. За их спинами серые скалы, покрытое тучами небо. Это в доме отдыха, в горах Кисловодска. Второй на фото — наш друг и сосед Александр Ильич (Ляля-Саша), человек, которого я любил, как мне кажется, больше всех после отца. Третий — чей-то сослуживец. Александр Ильич тоже недавно вернулся из заключения, тоже, как отец, с трудом устроился на малооплачиваемую работу — и вот они совместно решили использовать свое право на отдых. (Который в любую секунду мог быть прерван правом на новый арест.)
Больше у меня фотографий с изображением отца не было и нет. Если не считать еще одну, увеличенную с какого-то удостоверения, очень неудачную, — она долго висела в квартире на Малой Бронной после его смерти.
2
В штаб Закавказского фронта Юрий отправился не один. Вместе с ним получил назначение невысокий и стройный темноволосый военинженер III ранга Аркадий Тюрин. Очень приятный, очень разговорчивый и компанейский мужик — таким он сразу показался Юрию. Любил говорить обо всем понемногу, но, главным образом, о женщинах и о поэте Константине Симонове, с которым приятельствовал и переписывался. Симонов Юрия не интересовал, но про женщин он слушал с должным вниманием.
Ехать до Тбилиси решили с двумя остановками: в недавно отбитом у немцев Ростове и в Баку. В первом городе у Тюрина были знакомые женщины («для тебя тоже бабу найдем, Юра!»), во втором жили Юрины родственники — двоюродные сестры Люда, Ира, тетя Люба, старшая сестра матери, ее муж, дядя Гриша Пиралов, и у них гостила, если это можно так назвать, в те военные месяцы юрина московская бабушка.
Как уже говорилось, сроки прибытия к новому месту службы были не очень определены, поэтому наши вояки не слишком торопились, и поезд, который их вез, — тоже.
В Ростове все было по-деловому: с вокзала — к тюринским женщинам, они жили неподалеку; в их квартире — почти сразу к столу с едой и самогоном; от стола — сразу в койку. Тюрин, в отличие от Юрия, остался доволен проведенной ночкой, пускался в подробности, а когда сидели уже в вагоне поезда, увозившего их в направлении Баку, показал Юрию золотое кольцо, которое подарила на прощание «его баба». «За ударную работу», — сказал он, чем вызвал зависть Юрия — не столько, пожалуй, к самой «работе», сколько к той легкости и простоте, с какими новому приятелю давалось общение с противоположным полом: неумолчная болтовня ни о чем в застолье и сама собой разумеющаяся «награда» за все это.
Еще двое суток нудной езды — и они в Баку. С Московского вокзала переходят на соседний — Сабунчинский, едут электричкой до поселка Разина, где и живут родственники Юрия, у которых он никогда в жизни не бывал, — виделся с ними только в Москве, когда те изредка наезжали. Чаще других гостила у них старшая из двух сестер, Люда — сначала одна, потом с мужем, тоже архитектором, Иваном Бендой, в домашнем обиходе Гансом, а потом — с народившимся сыном Ваней. Остальных Юрий помнил довольно смутно.
На улице Кирова в трехкомнатной квартире на последнем этаже трехэтажного дома, больше похожего на барак, в квартире, которую дядя Гриша Пиралов, старый художник-пейзажист, получил от местных властей за особые заслуги — а именно, за написание известной в городе картины о партизанах Гражданской войны; в квартире, где водопровод работал только по ночам, и то не всегда, но зато постоянно был газ, — в этой квартире, считая юрину бабушку и не считая двоюродного брата Рафика, ушедшего на фронт (он был сейчас в блокаде под Ленинградом), находилось семь человек. (После войны, после женитьбы Рафика их станет на какое-то время девять.)
Юру и Тюрина, которые свалились как снег на голову, приняли радушно, хотя в доме было голодно и, как всегда в этой семье, напряженно. Дядя Гриша плохо себя чувствовал, на всех обижался, ни с кем уже много месяцев почти не разговаривал. Сестры общались друг с другом исключительно через кошку: «Кошка, скажи этой идиотке, чтобы не торчала так долго в ванной и не выливала последнюю воду из бака…» И так далее, в таком роде. Ганс был удручен, испытывал постоянную неловкость из-за того, что по причине чешско-немецкого происхождения его не взяли в армию. Сестра Ира только что получила известие о гибели на фронте своего жениха. Бабушка, приехавшая из Москвы, была уже совсем слаба и плоха.