Я отпил из стакана. Виски показалось мне очень крепким. Я содрогнулся и поставил стакан на стол.
— А я и не верю. Надеюсь, и вы не верите.
Мы долго сидели, глядя друг на друга. Она умела делать лицо невыразительным, не лишая его привлекательности, что было, я бы сказал, большим достижением.
— Не будем усложнять. Я здесь для того, чтобы поговорить с вами. Вы причиняете мне много беспокойства. Не пора ли взять свою лопаточку и поковырять на чьем-нибудь еще кладбище?
Я притворился, будто раздумываю над этим.
— Вы просто спрашиваете или это предложение? — сказал я наконец.
Рот у нее сжался, улыбка ушла.
— Вас можно купить? Мне говорили, что вы один из этих чистеньких и простых бессребреников. Особенно мне советовали не предлагать вам денег.
Я потянулся за сигаретой.
— По-моему, мы согласились, что не верим всему, что слышим, — сказал я, наклоняясь вперед и предлагая ей сигарету. Она взяла ее, и мне пришлось потянуться за другой. Дать ей прикурить стоило мне еще одного укола боли в голову, отчего мое настроение нисколько не улучшилось.
— Это могло бы быть и предложение, — сказала она, откидываясь назад и выпуская дым к потолку. — Сколько?
— А что вы хотите купить?
Она разглядывала сигарету, как будто никогда прежде сигарет не видела, потом сказала.
— Вы доставляете мне много беспокойства. Я могла бы заплатить за избавление от беспокойства.
— И сколько же оно стоит?
— Вы знаете, вы страшно меня разочаровали. Вы ничуть не лучше этих мерзких шантажистов.
— Кому ж и знать о них, как не вам.
— Да. О них я знаю все. А когда скажу, чего, я считаю, это стоит, вы, наверное, посмеетесь надо мной, как всегда смеются они, и поднимете стартовую цену. Так что лучше уж вы мне скажите, сколько это стоит для вас, и предоставьте мне возможность посмеяться.
Мне вдруг надоело продолжать эту игру. Может, у меня слишком болела голова, а может, даже я находил ее настолько привлекательной, что мне просто не хотелось, чтобы она принимала меня за подлеца.
— Ну что, опустим это, — сказал я. — Я пошутил. Купить меня нельзя. Зато меня, вероятно, можно убедить. С чего это вы взяли, будто я затеваю какую-нибудь бучу? Расскажите мне о своем деле. Если в нем нет ничего плохого, я могу взять свою лопату и пойти покопать в другом месте.
Она смотрела на меня секунд, наверное, десять — задумчиво, молчаливо, с некоторым сомнением.
— С такими вещами не следует шутить, — серьезно сказала она. — Вы можете добиться того, что перестанете нравиться. Мне бы не хотелось беспричинно недолюбливать вас.
Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
— Прекрасно. Вы говорите, просто чтобы выиграть время, или действительно так считаете?
— Мне сказали, что у вас манеры борова, но что вы умеете находить подход к женщинам. Что касается борова, все верно.
Я открыл глаза и осклабился.
— Что касается женщин, я тоже на уровне, только не надо меня торопить.
Тут, напугав нас обоих, зазвонил телефон. Он стоял рядом со мной, и, когда я потянулся к трубке, она быстро сунула руку в сумочку и вытащила автоматический пистолет 25-го калибра. Она приставила его мне к виску, маленький барабан коснулся кожи.
— Ни с места! — сказала она, а в ее глазах появилось выражение, от которого я прирос к месту. — Не трогайте телефон!
Так мы и сидели, а телефон все звонил и звонил. Резкий его звук действовал мне на нервы, отскакивал от тихих стен комнаты, выползал через приоткрытую стеклянную дверь и терялся в море.
— В чем дело? — спросил я, медленно отодвигаясь назад, — холодок пистолета на лице оставлял неприятное чувство.
— Заткнитесь! — голос у нее стал, как терка. — Не двигаться!
Наконец звонок устал звонить и замолчал. Она встала.
— Пошли, мы уходим отсюда. — И снова пистолет угрожал мне.
— Куда мы идем? — спросил я, не двигаясь.
— Подальше от телефонов. Идемте, если не хотите, чтобы вам прострелили ногу.
Но пойти с ней меня заставил не страх, что мне могут прострелить ногу; меня заставило любопытство. То, что она вдруг ни с того ни с сего испугалась, было очень и очень странно. Я видел этот испуг столь же ясно, как видел небольшую ложбинку меж ее грудей.
Когда мы спускались по ступенькам к машине, стоявшей сразу же за воротами, телефон зазвонил снова.
Машина оказалась черным «роллсом». Ощущение скорости в салоне ничем не передавалось: ни покачиванием, ни шумом двигателя. Лишь завывание ветра, струившегося по обтекаемой крыше, подсказывало мне, что стрелка спидометра, дрожавшая на девяноста, не обманывает.