— Я отпущу тебя, Вирре, когда мы будем в безопасности, дома, — пообещал Бор. — Тогда, если ты захочешь, мы сможем выяснить все в единоборстве. А пока мы в плавании, мне кажется, развязанные руки могут принести тебе одни неприятности — больно уж быстро они хватаются за оружие, когда в этом нет никакой нужды.
Ночью поднялась волна и трудно стало выправить курс большого корабля — несколько человек, среди которых была одна женщина, еле управлялись со штопаным-перештопаным парусом и прави́лом. Их неумолимо продолжало сносить в глубь озерных просторов. Хуже всего, впрочем, было связанному Вирре, которого немилосердно мотало по дну корабля. Под утро послышался сквозь шум волн и ветра звук, заставивший (если бы это было видно во тьме) побледнеть бывалых ладейщиков. То был шум прибоя. Ладью тряхнуло, раздался скрежет и все попадали с ног. Когда ругаясь, они, поднялись, оказалось, что палуба приобрела наклонное положение. Однако волны разбивались где-то позади, и пробоин, судя по всему, не было. До утра, вероятно, можно не беспокоиться, что пазы корпуса разойдутся.
— Засели на банке. Хотел бы я знать — где? — проворчал Гунн. Впереди им мерещился какой-то неяркий свет, появлявшийся в минуты затишья.
Вскоре начало светать, развиднелось и потихоньку различимы стали очертания крутого берега, к которому занесла их судьба. Наконец первые лучи поднимающегося солнца озарили воды, и вскрик вырвался у всех при виде зловещих скал Ятхольма! Каким-то чудом не задев ни один из подводных камней, корабль ночью засел на каменистой банке у самого Проклятого острова — причем засел прочно.
— Ничего не поделаешь, придется высадиться и поглядеть что к чему. Посмотрим, не отыщется ли подтверждения древней легенды? — сказал Бор, понявший, что мерцание, замеченное ими в темноте, было свечением страшного тумана, оттесняемого ветром от берега. Теперь было ясно, что их пригнало к северной стороне Ятхольма.
Но вначале, спустив на воду свою лодчонку, несколько человек во главе с Гунном привязали ее к кораблю и принялись изо всех сил грести, в то время как Бор подталкивал судно с другой стороны, стремясь стащить его с мели. Наконец, заскрежетав, черная громадина сползла глубже, и ее притянули к берегу. Здесь корабль привязали к скалам. Бор, Гунн и Талма отправились на разведку, оставив остальных наводить на судне порядок.
По удобно расположенным камням они взобрались на береговой обрыв, причем Бору показалось, что в древности, здесь поднималась сглаженная временем лестница. Сверху, со скал, открылось обширное почти безжизненное каменистое плато, понижающееся внутрь, поросшее редкими скрученными соснами и кустами. В середине его виднелась округлая впадина, на дне которой поблескивало голубое озерко. Они двинулись в том направлении, и чем дальше шли, тем больше окружающая местность походила на поле битвы древних гигантов: камни везде были расколоты, раздроблены титаническими ударами гигантского молота, но поверхности сколов выветривались не одну тысячу лет.
— Смотрите! — показал Талма, да и сами они уже увидели — две колеи, проложенные в камне. В незапамятные времена огромные колеса прокатились по твердой породе, увязая в ней, будто в осенней грязи! И несмотря на тысячелетия, прошедшие с той поры, оплавленный камень почти не поддался разрушению.
— Большая колесница с раскаленными железными колесами могла оставить эти следы! — сказал Гунн. Они вспомнили древние предания и обломок железного обода, найденный в горах Тундар, в логове Чернобога, и стали внимательнее оглядываться по сторонам. У конунга шевельнулось даже сожаление, что знамя Прии осталось на корабле, но возвращаться было далековато, а угрозы пока не предвиделось никакой.
Колея привела их к огромной каменной плеши, окружавшей впадину с озерком. Твердая глыба, такого же оттенка, что и все окружающие камни, искрошенная страшным ударом почти до основания, лежала в конце колеи. А за нею поднимался взрыхленный вал из обломков, обрамлявший впадину.