Я постучал снова, вспомнил, как громила посмотрел по сторонам, и это его действие показалось мне вдруг зловещим. Я тронул дверь, но она оказалась запертой. Теперь настала моя очередь посмотреть в оба конца дороги. Кроме Полы с машиной, она была пустынна, как лицо старика, у которого кончился табак, а денег нет. Я поднял молоток и стукнул им три раза, произведя довольно большой шум. Пола, неодобрительно нахмурившись, выглянула из окна машины.
Я подождал, однако и на этот раз ничего не последовало. Мышка по-прежнему наблюдала за кошкой. В доме царила тишина.
— Поезжай на Бич-роуд, — велел я Поле. — Жди меня там.
Она завела двигатель и, даже не взглянув на меня, отъехала. Вот что мне очень импонирует в Поле. Она моментально чувствует экстремальную ситуацию и повинуется приказам без лишних вопросов.
И снова я посмотрел в оба конца дороги, гадая, а не подглядывает ли кто за мной из-за занавесок других домов в пределах видимости. Без этого риска было не обойтись. Я обошел дом сзади. Дверь с черного хода была открытой, и я, проникнув в дом, заглянул в маленькую кухню, какую ожидаешь найти у такой девушки, как Юдора Дрю. Посуду она, вероятно, мыла раз в месяц. Повсюду — в раковине, на столе, на стульях и на полу — стояли грязные кастрюли, тарелки и стаканы. Мусорное ведро до отказа было набито бутылками из-под джина и виски. Из раковины мне мерзко улыбалась сковорода, полная подгоревшего жира и зеленых мух. В воздухе висел тонко смешанный запах гнили, грязи и прокисшего молока. Я бы не хотел так жить, но ведь у каждого свой вкус.
Пройдя кухню, я открыл дверь и оказался в небольшом неприбранном холле, куда выходили две двери, — очевидно, из гостиной и столовой. Мягко ступая, подошел к правой от меня двери и, заглянув в комнату, снова увидел пыль, грязь, беспорядок. Юдоры там не оказалось, как не оказалось ее и в столовой. Оставались верхние комнаты. Я тихонько поднялся по лестнице, гадая, уж не принимает ли она ванну, и по этой причине и не ответила на мой звонок, но решил, что это маловероятно. Она была не из тех, кто вдруг решит принять ванну.
Нашел я ее в первой же спальне — громила потрудился на славу. Широко раскинув ноги, она лежала поперек смятой кровати. Блузка была сорвана со спины, на шее затянут сине-красный шарф — вероятно, ее же. Глаза с ненавистью смотрели с посиневшего до черноты лица, язык лежал в небольшой лужице пены. Зрелище было не из приятных, да и умерла она тяжелой смертью.
Я отвел от нее взгляд и осмотрел комнату. Ничего не потревожено. Она была такая же неряшливая и пыльная, как и другие комнаты, и отдавала застоявшимися духами.
Я тихонько отступил к двери, не взглянув больше на кровать, и вышел в коридор. Я старался ни к чему не прикасаться, а спускаясь вниз, протер перила лестницы носовым платком. Потом снова пересек вонючую кухню, распахнул дверь с сеткой, которая на жарком бризе сама захлопнулась у меня за спиной, прошел по садовой дорожке и не спеша направился туда, где поджидала меня Пола.
Глава вторая
Вызверившись на меня, начальник полиции Брэндон сидел за своим столом. Этому невысокому, склонному к полноте мужчине с копной белых, как свежевыпавший снег, волос и глазами столь же жесткими, недружелюбными и невыразительными, как пробки от пива, было уже под шестьдесят.
Из нас получился интересный квартет. На заднем плане сидела Пола, казавшаяся холодной и совершенно безмятежной. Прислонившись к стене, неподвижный, задумчивый, спокойный, как вздремнувший столетний старик, стоял Тим Миффлин. В кресле для почетных гостей перед столом восседал я, а за столом, разумеется, сидел сам начальник полиции Брэндон.
Комната была большая, просторная, хорошо обставленная. На полу лежал красивый турецкий ковер и стояло несколько кресел, на стенах висели три репродукции Ван Гога из сцен сельской жизни. Большой письменный стол помещался между двумя окнами, выходившими на деловую часть города.
Я бывал в этой комнате и раньше, и моя память все еще хранила неприятные моменты, которые там происходили. Я нравился Брэндону не больше, чем Хиросиме понравилась атомная бомба, и я снова ждал неприятностей.
Беседа началась не очень хорошо, и улучшения что-то не предвиделось. Брэндон уже вертел в руках сигару: верный признак его неудовольствия.
— Ну что ж, — сказал он тонким усталым голосом, — давайте еще раз начнем с самого начала. Вы получили это письмо… — Он откинулся на спинку кресла и посмотрел на письмо Джэнет Кросби, как будто от него можно было заразиться проказой. Он старался его не касаться. — Датированное пятнадцатым мая 1948 года.