— Можете забирать своего капитана.
Обрадованное мужичье схватило Марлина и поволокло за свой столик. В кабаке быстро наводили порядок. Столы и стулья разошлись в новом порядке по залу.
Тетушке Моа предоставили центральное место. Она подобрала срезанные кошельки и уселась за стол, крикнув, чтобы все слышали:
— Ну народ, подходи за своими деньгами. Я сегодня добрая!
Мужики, скромничая, как нашкодившие мальчишки, начали по одному подходить к ее столу. Моа спросила у первого, самого смелого или самого бедного:
— Какой твой?
Мужик ткнул кривым грязным ногтем в самый тощий кошель. Моа вытряхнула его негустое содержимое на стол. Сгребла половину денег обратно в кошелек и отдала владельцу. Затем к ней потянулась очередь из других обделенных владельцев кошельков. Вскоре на столе скопилась изрядная гора денег из ополовиненных пиратских денежных запасов и остался самый нарядный и большой кошель. Моа помнила, это что был кошель как раз того капитана, которого она оживляла.
Поэтому, хитро посмотрев в сторону пившего пиво верзилы, и крикнула:
— Уважаемый капитан Марлин, не обессудьте, но за оживление я беру с Вас весь кошелек! — она усмехнулась и сгребла все деньги в бывший капитанский, а теперь ее личный кошелек, и крикнула слуге, кинув тому серебряную планету. — Ей парень!
От меня лично с уважением самому смелому здесь мужчине, капитану Марлину кувшин лучшего вина, какое у вас найдется, и по кружке пива всем остальным!
Таким образом, набив морды половине пиратов, и чуть не умертвив одного из них, она умудрилась не только стать единственной здесь женщиной пиратшей, но и подружиться с большинством отпетых бандитов… …Очнувшись от воспоминаний, Моа продолжила свой допрос.
— Что ж ты такой слюнтяй? — немного скривившись, спросила пиратша, разглядывая вора карманника — щипача Жигляя. Парень совсем потерял чувство достоинства.
Видимо, слава о ней дошла и до его ушей. — Ну, раз уж попался, повесели хоть меня — расскажи о себе немного. Ты хоть из «пришедших» будешь?
— Да, а как же. Разве крестьяне до воровства додумаются?
— Да уж, они до такого опускаться не будут, — вспомнила свой опыт общения с простоватыми, но в среднем добродушными селянами Моа. — Давай, дальше рассказывай, а я думать буду, что с тобой делать.
Она, действительно, была в некотором странном замешательстве. Ну, не рубить же этому парню пальцы, как сделал бы любой настоящий пират. Она не была пиратом — она была пиратшей, и это давало ей право на любой поступок, не согласующийся с жестоким пиратским этикетом. Она могла отпустить вора на все четыре стороны и не посмотрела бы на урон своей репутации, но ей почему-то стало жалко эту никчемную душонку. Ей захотелось понять, что движет этим парнем, какие мысли копошатся в его голове? А парень, как на допросе, выдавливал из себя слова:
— Я давно из зиндана — несколько лет уж будет. Да только жизнь как-то не сложилась. Сначала мечтал заняться живописью или литературой — у меня память на что-то такое осталась, но кому здесь это нужно? Вот и мыкался, без работы и без жилья. Ни силой, ни ростом не вышел, так вот и угодил к ворам. Руки-то у меня чуткие да ловкие — как раз по кошелькам лазать.
— Ну, на счет ловкости ты хватил. Я-то тебя, как муху, поймала!
— Это я расслабился. Привык все у пьяных мужиков воровать, вот и сработал неаккуратно, — признал профессиональную ошибку вор.
— Тут ты прав пожалуй будешь. Я хоть и навеселе, но стараюсь держать ухо востро.
Ладно, это понятно, но скажи мне, неужели тебе нравится такая жизнь? — наконец Моа начала понимать, что она хочет услышать от парня. Ей было интересно, может ли человек получать удовольствие от такого жалкого существования? О чем он может мечтать? Ведь понятно, что даже распоследний пират пьяница мечтал, хотя бы о вине, богатстве и бабах, если у него ни на что другое не хватало ума, а что ждало вора карманника?
— А что тут говорить — самому противно, — поникнув головой, признался Жигляй. — Ведь были мечты, а теперь только выживание, — и, перейдя на шепот, сказал. — Попробуй не принеси паханам долю… лучше и не думать, что сделают.