К сожалению, последнего я изобразить не мог, не хватало практики и воспитания, а насчёт гордого вида и надменного взгляда тут всё было нормально. Теперь впереди нашей кавалькады гарцевало трое всадников, давая понять всем встречным-поперечным, что едет глорт и уступать дорогу не собирается. А непонятливых должна вразумлять моя охрана.
Кстати, об охране. У Вамира было десять человек без него, у меня – четверо с Креветом и Пикали в своей мальчишеской броне. Свой лук с десятком стрел она захватить не забыла, а о моем "живом" копье и не вспомнила. Но я и не переживал особенно. Глорт, разъезжающий с копьём, – это несерьёзно.
*****
Обещанный городок через пару дней на проверку оказался большой деревней. Даже не обнесенной общим забором, не говоря уже об ожидаемой капитальной стене. Посредине названого городка возвышался настоящий замок, и это напомнило мне крепость.
Соваться к хозяину этого названного городка мне совершенно не хотелось, хотя, настоящий глорт поступил бы именно так. Я не настоящий глорт, и мы заночевали в одном из двух на весь городок гашташев.
Основная улица этого городка, а проще – дорога, проходящая мимо замка, разделила городок на две части, и мы, проехав почти весь городок, остановились на выезде. И вовсе не потому, что искали именно этот гашташ, а потому что другого не было. Первый, на въезде в городок, мы забраковали сразу, потому что из него вываливалась пьяная компания. Второй не особенно отличался от первого, но в нём не пьянствовало два десятка мужчин.
Приняли нас почти ласково. Указали место, где можно поставить лошадей и где расположиться самим. На этом вся их любовь закончилась. Тот барак, который нам выделили, комфортом не отличался. Деревянные лежаки вдоль стен, естественно, без тюфяков и простыней. Посередине барака была сложена варочная печь, подразумевалось, что готовить и отапливать барак мы будем сами; хорошо, что около печи лежала стопка дров. Но самым примечательным в бараке были два лежака, отгороженные простенком в самом дальнем углу от входа. Сразу понять, для чего это было сделано, я не смог, пока Кревет не занёс за простенок мои седельные сумки. Оказалось, это были, типа, личные покои глорта. Он так и пояснил, пряча улыбку:
– Извини, витами, но так положено.
Мне показалось это полным бредом. Как есть – я должен со всеми вместе, а как спать, за простенком. Это мне совершенно не понравилось, и мои вещи переместили ближе к печке, к теплу. Никто не возражал, но с лежаков рядом со мной убрали чужие вещи. Как бы выделяя меня и подчеркивая моё особое положение в отряде. Я не очень-то переживал.
Не успели, теперь уже мои люди, расположиться в бараке, как через ещё не закрытую воротину в барак вошла троица. Впереди выступал гордый "петух" в ярком плаще поверх металлического нагрудника, начищенного до блеска. Он моментально изо всех вычленил меня и направился ко мне, игнорируя всех остальных. Пара его сопровождающих выглядела намного скромнее и в чем-то хуже моих воинов, но они не менее гордо вышагивали за "петухом".
При приближении этой троицы я отметил, что дыра на штанине "петуха" заштопана не аккуратно и явно не женской рукой. Плащ на нём, хоть и ярко-оранжевого цвета, внизу замызган и засален, что показывало неаккуратность его хозяина или скудости средств, чтобы почистить его. Но зато он гордо держал голову, когда оценивающе осматривал меня, сидящим на лежаке, не дойдя до меня несколько шагов.
Вот только вскакивать перед пришедшим и тянуться по стойке смирно я не собирался и вяло, выжидательно смотрел на него. Он заявился без приглашения, ведёт вызывающе (как подобает глорту), но и я с некоторого времени глорт, потому пусть начинает он.
– Я самук Оклорм Перхольд Шрами … – Он прервался, а я отметил для себя слишком короткое имя для самука. Всё же это средний класс глортов, и имя должно быть гораздо длиннее, но не успел я додумать, как этот самук продолжил. – Извините, но перечислять все имена моих предков … – он сделал многозначительную паузу, показав, что его "хвост" из имен предков гораздо длиннее, чем я мог себе представить, и закончил, – в дороге не стоит.
Называть себя я не спешил и удивлённое выражение на моём лице заставило его продолжить. Правда, радушие с его лица сошло и осталась только гримаса недовольства.