Убедившись, что слежки нет, он снял перстень афария и убрал в нагрудный карман с застежкой. Потом за считаные секунды стянул рясу, оставшись в тунике раба, сбросил ботинки. Рабы нередко ходили босиком. Прилизанный темный парик скрыл его светлую шевелюру. Сложив рясу и обувь в заплечную сумку из мешковины (рабы носили в таких свои пожитки), Титус направился навстречу закатному свету.
Пожалуй, стоило повременить, но после наступления темноты он должен спуститься в Нижний Город и доложить Эрмоаре До-Энселе о результатах расследования. Вряд ли результаты ее порадуют… А до этого надо выяснить, каковы планы Тубмона и Атхия на сегодняшний вечер.
Задворки университета выглядели помпезно и запущенно. Позолота на капителях и карнизах облупилась, меж величавых колонн натянуты веревки для белья, вдоль стены стоят корзины с мусором – ночью рабы потащат их через весь город за периметр, а потом по нескончаемым лестницам вниз, к выгребным ямам Нижнего Города.
Делать эту работу никто не хотел, но надсмотрщики уже согнали два десятка рабов, и один поименно всех переписывал, пристроив на колене дощечку и листок бумаги. Увидал Титус в этой несчастной кучке и своих подопечных – то-то его следящий амулет просигналил, что магические паучки находятся во дворе! Подражая повадкам раба, с опасливо-покорным выражением на лице, афарий двинулся мимо.
– Эй! – Надсмотрщик указал на него пальцем. – Иди сюда!
Этого Титус и добивался.
– Да, господин? – Он захлопал глазами, переминаясь с ноги на ногу.
– Иди сюда! – повторил надсмотрщик. – Как тебя звать, олух?
– Кермий, господин.
– Новый, что ли? Я тебя раньше не видел.
– Новый, господин.
Титус отвечал заискивающе, однако без испуга: именно так ведут себя настоящие рабы, в отличие от нелегалов. В кармане его туники лежал документ на имя государственного раба Кермия, изготовленный в печатном цехе Ордена. Надсмотрщик не стал спрашивать документы.
– Давай сюда, Кермий. Потом с тобой разберемся, а сегодня ночью дерьмо вниз потащишь. Парень ты крепкий, вот и будешь при деле…
Его записали. Титус присел на корточки у стены. Солнце скрылось за зданиями напротив, тени удлинялись. Сделав перекличку, надсмотрщик велел идти за корзинами в юго-западный корпус. Титус, сохраняя недовольный, но безропотный вид, потащился вместе со всеми.
– Все обрыдло, все… – еле слышно ворчал Атхий по прозвищу Козья Харя. – Я, свободный…
– Заткнись, – оборвал его недоучившийся маг Тубмон, которого Титус признал, несмотря на исчезновение модных в Нижнем Городе усиков и высветленные брови. – Нам еще жить тут, не ерепенься.
Значит, за шкатулкой они полезут не сегодня и не завтра.
В юго-западном корпусе Титус отстал от группы, свернув в боковой коридор. Кто-то позади звал Кермия и обещал Кермию взбучку, но это его не волновало. В следующий раз он возьмет другой парик и немного грима, а также документ на другое имя.
Зная план университета, он вновь добрался до главного учебного корпуса, переоделся в укромном закутке и спустился на первый этаж уже как афарий. Кое-кто из вольных слушателей задерживался для индивидуальных консультаций, так что никого это не удивило.
Солнце садилось. Выйдя наружу, Титус быстро зашагал по брусчатке в ту сторону, где находился Дом афариев. Он спешил. Денежные мешки вроде госпожи До-Энселе терпеливо ждать не умеют, а он хотел, до визита к ней, поймать Цведония и выпросить фляжку «особого» – это поможет ему прийти в себя после «приятной» беседы с Эрмоарой.
Ректор вялым жестом отослал начальника охраны. Не верил он этому медолийцу с маслеными глазами и вкрадчивым голосом. Наверняка его перекупили. А если выгнать и нанять другого – так ведь и другого перекупят, либо сразу подсунут купленного человека… Начальник охраны утверждал, что все спокойно, все рабы проверены, подозрительных личностей не замечено. Его черные глазки непроницаемо блестели, и некое шестое чувство подсказывало ректору, что он врет.
Вздохнув, профессор Ламсеарий подозвал рабыню, ожидавшую у двери с подносом, на котором выстроилось с полдюжины флаконов из дорогого радужного стекла. Пора принимать лекарства. Ректор не любил лекарства. Одни были отвратительно горькие, другие жгучие, хуже медолийского бурого перца, третьи, магические, вызывали ощущение, будто тело распадается на трепещущие кусочки, и после те срастаются вновь, но уже в ином порядке. Он с завистью поглядел на Шертона, сидевшего на подоконнике: строен, подтянут, ни одного седого волоса… А ведь они почти ровесники! Но Шертон, на свое счастье, не теолог.
– Ты что-то хотел сказать, Арсений? – припомнил он. – Перед тем как заявился этот…
– Угу, – кивнул Шертон. – Твоя позавчерашняя беседа с мальчиками эффекта не возымела. Вчера опять повторилось то же самое.
– Да что ты все заладил… – Ректор с досадой поморщился.
Чтоб угодить старому другу, он позавчера вызвал к себе старшекурсников и в присутствии Арсения отчитал. Сказал им, что обижать вновь поступивших нехорошо, о младших надо заботиться, надо помогать им включиться в университетскую жизнь… Разумеется, это не возымело эффекта! Традиции есть традиции. Однако он надеялся, что Шертон после этого успокоится.
– А чего ты хотел, Арсений? С этим бесполезно бороться, это никогда не прекратится.
– Если проводить с ними душеспасительные беседы – не прекратится, тут ты прав. Я бы на твоем месте действовал иначе. Каждый знал бы: если он начнет издеваться над младшими, не будет ни порицаний, не символических штрафов. Вместо этого я, ректор, лично раздавлю ему яйца и разобью физиономию вот об эту ректорскую столешницу. – Шертон кивнул на стол посреди кабинета, вырезанный из цельной глыбы полосатого мрамора. – Уверяю тебя, Венцлав, тогда бы это живо сошло на нет. После второго-третьего раза.
Ректор, запивавший пилюлю водой из серебряного бокала, поперхнулся.
– Ты все-таки варвар, Арсений… – выдавил он, прокашлявшись. – И методы у тебя… варварские… Хвала Создателю, что ты не ректор! Это же университет, центр человеческой культуры…
Шертон с непонятной иронией хмыкнул:
– Может, позволишь мне навести порядок в центре человеческой культуры? Все равно я пока бездельничаю.
– Нет-нет, пожалуйста, выкинь это из головы! – ужаснулся ректор. – Ты же здесь такого наворотишь… В такое место превратишь университет… Знаешь ведь: нельзя в чужой монастырь со своим уставом!
– Знаю, – пожал плечами Шертон.
Ректор принялся глотать омерзительные пилюли, торопливо запивая и морщась. Потом откинулся в кресле, ожидая, когда пройдет головокружение. Шертон, отвернувшись, смотрел в окно. Ректор вновь завистливо вздохнул: Арсений всю жизнь путешествовал, в то время как он мог увидеть далекие края разве что в прозрачной толще магического зеркала. Ему даже в Нижний Город путь заказан.
Боги Панадара не любят теологов, и потому те живут домоседами, под защитой периметров Хатцелиуса. Того, кто рискнет высунуться наружу, ждет страшный конец. Много лет назад Венцлав Ламсеарий, отчаянный и самоуверенный молодой теолог, пренебрег этим правилом. Переодевшись бродячим торговцем, он отправился на Тофреянскую равнину, где случилась некогда битва между Нэрренират и Карнатхором. Хотел собрать материал для научного исследования… Боги о том проведали, и не уйти бы Венцлаву живым, если б Арсений Шертон его не выручил.
Головокружение отпустило. Ректор встал, с грустью глядя на манящее необъятное небо за окном. Никогда в этой жизни он не увидит воочию иных земель. Никогда.
Шертон видел, что Венцлав серьезно болен, и догадывался, что его состояние куда хуже, чем может предположить сторонний наблюдатель. Ему давно пора на покой. Он игнорирует проблемы и закрывает глаза на очевидное, сохраняя лишь иллюзию контроля над своим окружением.
Пост ректора Венцлав занимал шестой год. Возможно, разрушение его тела и разума началось раньше, и он вступил в должность, уже будучи больным. Возможно, история Императорского университета на протяжении последних веков не знала ни одного здорового ректора, и все здешнее высшее руководство состояло из больных людей. Шертону это представлялось вполне вероятным – если поглядеть, к примеру, что происходит между старшекурсниками и новичками. Да, он понимал, что не следует лезть в чужой монастырь со своим уставом, и это удерживало его от действий, которые стоило предпринять. Но не удержало от вывода: если вы это называете культурой, я уж лучше останусь некультурным.