Когда Гарп вышел из ванной, Хелен спала. Заснула она тотчас же. Чувство вины отпустило ее — она вольна была видеть любые сны. Лежа с ней рядом, Гарп еще долго любовался удивительно чистым выражением на лице жены, пока ее не разбудили дети.
13. Простуды Уолта
Когда Уолт простужался, Гарп плохо спал по ночам. Просыпался, шел к мальчику, прижимался к его теплой щеке, целовал, словно хотел взять себе его болезнь и тем избавить от нее сына. Будь его воля, он бы и дышал за него.
— Господи, — говорила ему Хелен. — Это же всего-навсего простуда. Данкен в пять лет всю зиму ходил с насморком и кашлем.
Данкену скоро исполнялось одиннадцать, и он, похоже, с простудами расстался. Уолт же без конца болел; не вылежится как следует и опять болеет. Когда же пришел март с дождями и слякотью, организм Уолта совсем потерял сопротивляемость. По ночам он захлебывался кашлем, не дававшим заснуть ему самому и Гарпу. Вслушиваясь в дыхание мальчика, Гарп иногда засыпал рядом, но скоро испуганно вскакивал, не слыша биения его сердца; а это малыш отталкивал тяжелую голову отца, стараясь устроиться поудобнее.
И врач и Хелен твердили Гарпу — это простой кашель. Но каждую ночь неровное дыхание Уолта пугало его, мешая спать. К когда за полночь раздавался звонок Роберты, сна у него уже ни в одном глазу не было. Эти внезапные вторжения могучей мисс Малдун больше не путали его, он к ним привык. Но Хелен ночные бдения Гарпа раздражали.
— Если бы ты сел писать, то спал бы всю ночь без просыпу, — говорила она. Хелен была уверена: спать ему мешает избыток воображения. Гарп знал: если воображение слишком буйствует не на листках бумаги, а в жизни, значит, он недостаточно работает за письменным столом. Взять хотя бы сны. Гарпу часто стали сниться кошмары, где жертвами были его дети. Один из таких кошмаров начался с того, что Гарп сидел дома и рассматривал одну очень непристойную фотографию в порнографическом журнале. В борцовской команде университета — Гарп иногда тренировался вместе с ними — был в ходу особый лексикон для описания подобных картинок. И, что характерно, борцы его команды в Стиринге много лет назад употребляли точно такие слова, описывая подобные художества. С тех пор изменилось только одно — порнография стала куда более доступна.
Картинка, которую Гарп рассматривал во сне, относилась к высшей категории порнографических снимков. Классифицировались они по степени откровенности изображения. Если были видны только волосы на лобке, снимок назывался «зарослью»; если был виден половой орган, опушенный волосами, картинка именовалась «бобриха»; «бобриха», естественно, ценилась выше «заросли». Если же виднелись внутренности «бобрихи», это была уже «открытая бобриха». Ну а если при этом она еще и блестела, то это был шедевр порнографии — «влажная открытая бобриха», — означавший, что женщина не только обнажена, приняла позу, но и готова.
Во сне Гарп разглядывал то, что борцы называли «влажной открытой бобрихой». Вдруг ему послышался детский плач. Он оторвался от картинки и увидел: по лестнице спускаются дети — чьи, неизвестно. Но их вели Хелен и Дженни; дети шли мимо, и он стал лихорадочно прятать от них журнал. Спавших наверху детей что-то разбудило, и вот они идут в подвал, в бомбоубежище. Тут начали рваться бомбы, посыпалась штукатурка, замигали лампочки, и на Гарпа накатил неодолимый ужас. Дети шли по двое и плакали, а Хелен и Дженни вели их в укрытие, невозмутимые, как и полагается быть медицинским сестрам. Изредка они бросали на Гарпа грустный и вместе с тем презрительный взгляд, точно это он их всех подвел и бессилен теперь помочь им.
Может, надо было следить за вражескими самолетами, а он упивался «влажной открытой бобрихой»? Как бывает во сне, он не мог понять, почему в нем так сильно чувство вины и почему у них такой обиженный вид.
Последними шли, держась за руки, Уолт и Данкен. Маленький Уолт плакал, как в ту ночь, когда его мучил кошмар и он никак не мог проснуться. «Я вижу страшный сон, — хлюпал Уолт. Взглянул на отца и почти крикнул: — Я вижу страшный сон!»
Но в этом сне Гарп не мог спасти мальчика от кошмара. Данкен обернулся к отцу. На его красивом юношеском лице застыла молчаливая мужественная покорность. Им с отцом был ведом один секрет — это не сон, и Уолту уже ничем не поможешь.
— Разбуди меня! — плакал Уолт, но длинная двойная цепочка детей уже почти скрылась в бомбоубежище. Вырываясь от Данкена (Уолт едва доставал ему до пояса), он то и дело оглядывался на отца.
Гарп не шевельнул пальцем, не сказал ни слова, не попытался сбежать по лестнице, ведущей куда-то вниз. Осыпающаяся штукатурка делала все белым. Бомбы за окном продолжали падать.
— Это сон! — крикнул он вдогонку сыну. — Это просто плохой сон!
Но Гарп знал — это неправда.
Тут Хелен толкнула его, и он проснулся.
Вероятно, Хелен боялась, что безудержное воображение Гарпа, этот мучивший его амок, устремленный сейчас на Уолта, может перекинуться на нее. И тогда неизбежно разоблачение.
Хелен была уверена, что полностью контролирует происходящее; во всяком случае — самое начало событий. Открывая дверь кабинета и застав, как всегда, перед ней чуть сутулившегося Майкла Милтона, Хелен пригласила его войти, закрыла за ним дверь и быстро поцеловала в губы, обняв его тонкую шею, так что он едва смог перевести дух, и раздвинув коленкой его ноги; от неожиданности он двинул ногой по корзинке и выронил на пол тетрадку.
— Обсуждать больше нечего, — сказала Хелен, обретая дыхание. Она быстро провела языком по его верхней губе, хотела разобраться, нравятся ли ей его усы. Решила, что нравятся, по крайней мере в эту минуту.
— Поедем к тебе, — сказала она. — Больше некуда.
— Я живу за рекой.
— Знаю. У тебя там чисто?
— Конечно. И отличный вид на реку.
— Вид меня не волнует, — сказала Хелен. — А вот чистота — да.
— Довольно чисто. Но можно сделать почище.
— И поедем на твоей машине.
— У меня нет машины, — ответил он.
— Знаю, что нет. Где-то придется взять.
Он улыбнулся; Хелен, надо признаться, застала его врасплох, но теперь он опять обрел присущую ему самоуверенность.
— Прямо сейчас? — Он прижался губами к ее шее, коснулся груди. Хелен высвободилась из его объятий.
— Возьми напрокат, — сказала она. — Мы никогда не будем ездить на моей; и никто никогда не должен видеть нас вместе — ни на улице, ни в автобусе. Если кто-нибудь узнает, все кончено. Ты понял?
Она села за стол, а он, почувствовав, что она не зовет его к себе, тоже сел, где всегда — на стул для студентов.
— Понял, — ответил он.
— Я люблю мужа и никогда не причиню ему боль, — пояснила Хелен, и Майкл Милтон сообразил — улыбаться не следует.
— Пойду за машиной сейчас же, — сказал он.
— И приберись в квартире или скажи, чтобы прибрались.
— Непременно, — ответил он. И рискнул чуть-чуть улыбнуться.
— Какую машину лучше взять?
— Мне все равно, — ответила она. — Лишь бы ездила, а не стояла вечно на ремонте. И чтобы спереди сиденье не разделялось на два.
У него на лице изобразилось такое недоумение, что Хелен пришлось пояснить:
— Я хочу, чтобы мне было удобно лежать. Я положу голову тебе на колени, и никто меня не увидит.
— Не беспокойся, — он опять улыбнулся.
— Городок у нас маленький. Пойми, никто ничего не должен знать, — сказала Хелен.
— Не такой уж он и маленький, — возразил Майкл Милтон.
— В этом смысле любой город маленький, а наш и подавно. Хочешь, я тебе сейчас кое-что скажу?
— Что именно? — спросил он.
— Что ты спишь с Марджи Толуорт. Она занимается у меня литературной композицией на втором курсе, — сказала Хелен. — И еще ты встречаешься с совсем молоденькой студенткой из класса Дерксона. Она, кажется, первокурсница, но я не знаю, спал ли ты с ней. Если нет, то не по своей вине. Насколько мне известно, ты пока не трогал никого из своих сокурсниц. Наверняка я кого-нибудь пропустила. Но тогда, скорее всего, это было еще до меня.