Симеон твердо покачал головой.
— Правитель нужен всегда. Потому что правитель для людей — это оправдание для них собственной пассивности. А ведь и высокообразованные бывают пассивны. Я не циник.
Но чем больше ты для них делаешь, тем сильнее они тобой восхищаются и пекутся, чтоб тебе жизнь была медом. Им нравится стучать лбом об пол. Почему, считаешь, они хотят поместить твоего отца в мавзолей? Чтобы было на кого молиться, кого почитать.
Найл вздрогнул от такого замечания. Обернувшись, он посмотрел на гроб. Ручки литого золота ярко блестели в первых лучах восходящего солнца. Пустые же глазницы черепа смотрелись безмолвными омутами мрака. Внезапно Найл рассмеялся и встал.
— Да, конечно, ты прав. Было глупо с моей стороны не замечать этого.
Симеон поглядел озадаченно:
— Не замечать чего?
Найл нагнулся и растормошил крайнего из сопровождающих. Это был один из тех, что несли гроб.
— Поднимай остальных. Скажи, чтобы пошли и насобирали побольше хвороста.
Симеон догадался, что у Найла на уме.
— Ты считаешь, это разумно?
— Я в этом уверен. Кроме того, ему бы не спалось спокойно посреди города.
— А что скажет мать?
— Она поймет.
Вайг, разбуженный поднявшейся топотней, сел и протер глаза.
— Что мечемся? Пора трогаться?
— Пока нет. Вставай, надо помочь.
— Ты что задумал?
— Ему место здесь, в этой пустыне, — сказал Найл. — Ты бы в самом деле хотел, чтобы наш отец лежал в мраморном склепе?
Какое-то время Вайг задумчиво смотрел на брата. Наконец, покачал головой.
— Нет. Честно говоря, я всегда был против такой затеи.
Он поднялся на ноги. Братья вместе подняли гроб и опустили на середину костра. Прогоревшие кусты креозота сразу смялись, и гроб просел на жаркие угли. Его окутал сонм красных искр. Эмаль начала вскипать пузырьками, затем занялась огнем. Найл дослал в пламя заодно и крышку гроба. Когда люди возвратились с кустами креозота и сушняком, Найл велел побросать все это в костер. Через десять минут жар поднялся такой, что все невольно подались в сторону. К этому времени гроба уже не было видно среди трескучих извивов пламени.
Глядя, как обращаются в дым и пепел останки отца, Найл безмолвно ликовал. Печаль и огорчение остались в прошлом — извечная цель, не дающая человеку рваться вперед. Яркие языки пламени заставляли мечтать о будущем.
Когда огонь превратился в груду пламенеющих углей, Найл повернулся к Манефону:
— Прикажи людям собирать поклажу. Пора подаваться к дому.
