— Слэнг, — с чувством сказал он. — Казните меня, я было подумал о вас не так, но вы просто альтруист, что крайне редко в наше время. Я ценю это качество у своих вкладчиков — ну да, вы ведь тоже мой вкладчик. Где еще можно держать капитал в наше время… — Банкир повозился с клавиатурой компьютера, глянул на дисплей, довольно оттопырил губу: — Э, да вы еще и мой должник… Ладно, из уважения к вам погашу часть ссуды, при условии, что вам удастся показать фильм по видеосети. Вкладчики будут в восторге.
Тим машинально собрал и уложил аппаратуру, разместил в чемоданчике кассеты и направился к выходу. Он был сломлен, морально убит и, выражаясь фигурально, вышиблен из седла. Банкир провожал его, приобняв за плечи, просил заходить по четвергам — “Парни, я скажу, пропустят” (парни из синдиката убрали с глаз долой дубинки), — хвалил фильм.
— А этот вид через замочную скважину и переход на крупный план, моя преподлейшая физиономия, а! И смущенное личико инспектора, но сколько в нем непосредственности и обаяния! А пачка паунтов! Я, знаете, иногда расплачиваюсь наличными — это впечатляет!
…Несколько позже ушла Бьюти Жих, самая удачливая из сотрудниц их фирмы. У нее неожиданно открылся бас, что в сочетании с ее весьма выпуклыми формами обеспечивало ей такие гонорары, что Тим только ахнул, услышав сумму.
После Бьюти пришлось расстаться с Пупсом-невидимкой. Он был дока по съемкам в темноте, незаменимый специалист по подглядыванию из-за угла. В своем камуфляжном плаще, присоске-маске, громадных очках ночного видения и электронных наушниках он походил на вымершую летучую мышь, чем весьма гордился. Пупс ушел из фирмы после того, как Тим отказался оплатить его счет за пребывание в больнице по поводу сложного перелома крестца. Это производственное увечье Пупс получил, выслеживая чемпиона по пинкам с разбегу: в свободное от тренировок время Зат Пухл занимался сводничеством — это чемпион-то, гордость нации… Пупс изловчился и спас дорогую съемочную аппаратуру, но обозленный Зат сильно помял ценного работника.
Пупс заявился к Тиму через месяц после своего ухода. Передвигался он с трудом, но с бывшим шефом говорил, не скрывая снисходительной жалости. Тим грустно кивал, со всем соглашаясь. Да, вступление в синдикат неизбежно, конечно, в наше время одиночке с такой профессией трудно продержаться, но он привык к самостоятельности… Впрочем, он еще подумает.
— Чего там думать! Мне просто смешно, — непочтительно сказал Пупс-невидимка. — Мне смешно, что господин советник так церемонятся с вами!
Действительно, чего там думать, когда все кредиты исчерпаны и оборудование — редкостное, уникальное оборудование для съемок в инфракрасных лучах, для видения сквозь стены, для подслушивания на любом мыслимом расстоянии, и запонки-транзисторы для служебной связи, и парики, и маски-фильтры из мягкого пластика, и прекрасный лимузин, и даже гипноизлучатель в виде медальона с шершавым лунным камнем — прощальный подарок Бьюти, — все, что так дорого было сердцу Тима, все пошло за полцены в тот же синдикат, куда ушел работать Пупс. И это было еще удивительно, что он жив: парни из синдиката могли просто пришить Тима — дело житейское.
Так Тимотти Слэнг, живое воплощение десяти заповедей, знаток и страж морали, завершил свою карьеру. Впереди были пустота и безнадежность. Тим стал бродягой, вульгарным вымогателем и попрошайкой. Таких бродяг великое множество на всех дорогах маленькой Джанатии — страны всеобщего благоденствия. Он ночевал в зарослях синтетического кустарника, если исхитрялся загодя проникнуть в парк, питался щедротами папаши Харисидиса и, опускаясь все ниже, решился на грабеж. Еще днем он высмотрел этот коттедж, уловил признаки запустения вокруг него и подумал, что хозяева бывают тут не часто. В коттеджах с воздушными фильтрами, известно, живут люди богатые, и потому в любом случае удастся раздобыть кое-что из одежды. Тима особенно угнетало отсутствие приличного костюма. Бродяга, если он хочет преуспеть, должен быть хорошо одет. Тим знал, чем рискует: его приметы, и отпечатки пальцев, и формула пота и слюны — все эти данные хранились закодированными в ведомстве охраны прав граждан министерства всеобщего успокоения. Закон Джанатии, страны всеобщего благоденствия, мудро охранял каждого от каждого, и досье на каждого велось со дня рождения и еще долго после смерти. Как специалист Тим понимал, что тотальная слежка равносильна отсутствию всякой слежки, тем не менее для полиции не составит труда упечь его в кутузку годика на два. Будь у него деньги, он в первой же аптеке приобрел бы набор таблеток, прием которых меняет не только формулу запаха тела, но даже тембр голоса, цвет кожи и узоры на пальцах. Но, будь у него деньги, черта с два полез бы он в чужой дом. Для одинокого бродяги грабеж — последнее дело.
Тим присел на корточки под окном и прислушался: в доме было тихо. В оконном стекле зеркально отражались написанные на облаках слова: “Перемен к лучшему не бывает”. “Так и есть, — подумал Тим, — так и есть”. Он потянул створку, и она неожиданно легко подалась. Тим лег на подоконник, неловко перевалился через него и услышал, как хлопнули внутренние раздвижные ставни. Густой мрак окутал его. Он поднялся, хрустнув коленками, медленно выходя из предынфарктного состояния. Здесь дышалось легко и без маски.
— Вы можете сесть, кресло справа от вас, — раздался в комнате хорошо поставленный баритон.
— Благодарю, — машинально ответил Тим.
В голове билась мысль: “Пропал! Совсем пропал! Этот тип, конечно, видит меня. Что делать?” Тим двинулся вправо, нашарил кресло и сел. Он закрыл глаза и стал повторять в уме десять заповедей. Последнее время повторение заповедей стало для него чем-то вроде аутотренинга, успокаивало, помогало сосредоточиться. Он никогда не задумывался над первой: “Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози иные разве Мене”. И вторая — “Не сотвори себе кумира и всякого подобия…” — как-то не задевала его. “Не приемли имене Господа Бога твоего всуе” — в этой третьей заповеди что-то есть, ну а четвертая была законодательно закреплена в Джанатии: “Помни: шесть дней делай и сотвориши в них все дела твои; день же седьмой — Господу Богу твоему”. “Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли”. Ох, когда бы этого было достаточно для благоденствия, как почитали бы родителей своих джанатийцы! “Не убий” — шестая заповедь. Кстати, почему шестая, не первая? Грешен, задаю вопросы, господу виднее. “Не прелюбы сотвори…” Какие там, к черту, прелюбы в таком возрасте и состоянии! “Не укради” — вот он, восьмой грех, за него и кара.
— Вермикулит! — прозвучало в темноте (Тим вздрогнул, он впервые слышал это слово, и оно показалось ему страшным). — Сотворим молитву всевышнему, всеблагому, породившему вас, недостойных.
Тим не верил в столь невозможные совпадения, в голове его все перепуталось: присутствующий в темноте буквально подслушал его мысли. Действительно, не пора ли перейти к молитве?
— Если вы настаиваете, — пробормотал Тим.
— Тогда “Отче наш”. Я послушаю. Тим, запинаясь, начал:
— “Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…” Э… э…
— “Хлеб наш…”
— Да. “…хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…” И… э… “…не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь”.
В течение своей не безгрешной жизни Тим редко пользовался молитвами и не ходил к причастию, полагая, что каяться ему не в чем.
— Неплохо, но на латыни это звучит лучше.
— Я не знаю латыни, извините.
— Катастрофа стратостата! — заорал таинственный собеседник. — Тогда на хинди? Может, попробуем… — И после паузы: — У нас гость, хозяин. Пришел через окно. Конечно, хозяин, гость в дом, бог в дом… Как говорится в притчах царя Соломона: “Не отказывай в добре тем, кому оно следует, когда есть в твоих руках сила к свершению…” Сидит в кресле…
Тим лихорадочно прислушивался. Как это он сразу не сообразил: автомат, обычный домовый автомат, самый безобидный из всех. Панель с кнопками где-нибудь в прихожей. Это он по программе развлекает гостя. Найти и выключить. И бежать, пока не поздно. Тим вскочил, двинулся, вытянув руки вперед, и уперся во что-то цилиндрическое… — Вам лучше сесть, — прозвучало над ухом. — Хозяин хочет, чтобы вы его подождали. Он скоро прибудет.