направление — и он не двигается ни на дюйм, он уже зашел очень далеко, и его странствия в диком мире начались, потому что, хотя на самом деле он неподвижен, его сгорбленная фигура, почти как статуя, выгравирована в невозможности остаться здесь; он является на всех дорогах: днем его видят на севере, его знают в Америке, его знают в Азии, его узнают в Европе, его узнают в Африке, он пересекает горы, и он пересекает речные долины, он идет и идет, и он не перестает бродить ни на одну ночь, он отдыхает только изредка на один час, но и тогда он спит, как животное, как солдат, он ничего не спрашивает и не смотрит долго ни на кого; люди спрашивают его: так что ты делаешь, сумасшедший, куда ты идешь с этим одержимым взглядом в глазах? сядь и отдохни, закрой глаза и оставайся здесь на ночь; но этот человек не садится и не отдыхает, не закрывает глаза, не остается здесь на ночь, потому что он не остается надолго, потому что он говорит — если он вообще что-то говорит — что ему пора идти, и явно напрасно тратить время, он никогда и никому не выдаст, куда он направляется этим форсированным маршем, потому что он сам не знает даже того, что он, возможно, знал когда-то раньше, когда, все еще стоя с этими двумя тяжелыми чемоданами в руках, он отправился в необузданный мир; он отправился в путь, но его путешествие, по сути, не было путешествием, по дороге оно даже не могло быть путешествием, он казался скорее каким-то жалким призраком, которого никто не боялся, никто не пытался пугать им детей, его имя не шептали в храмах, чтобы он держался подальше от городов, так что если он появлялся здесь или там, все просто отмахивались от него: о, это снова он, потому что он снова и снова появлялся в Америке и Азии, он снова и снова появлялся в Европе и Африке, и у людей начало складываться впечатление, что он на самом деле просто кружит, кружит вокруг земного шара, как секундная стрелка часов, и если поначалу в его присутствии здесь или там и было что-то примечательное, как это могло быть даже в виде жалкого призрака, то когда он появлялся во второй раз, или в третий, или в четвертый раз, они просто отмахивались от него, и, в сущности, никому не было дела, так что их становилось все меньше и меньше все реже и реже люди пытались его о чем-то спросить или предложить ему место для ночлега, все реже и реже перед ним ставили еду, и с течением времени никто не был по-настоящему рад его присутствию в доме, потому что кто знает — отмечали они между собой — что здесь на самом деле происходит,
хотя было очевидно, что они уже просто потеряли к нему интерес, они окончательно потеряли к нему интерес, потому что он, в отличие от стрелки часов, ничего не показывал, ничего не означал, и больше всего мир беспокоил — если вообще что-то можно было сказать, что беспокоило этот мир — так это прежде всего то, что этот человек был никчемным, он просто ушел, и он не имел никакой ценности в мире, так что пришло время, когда он зашевелился в этом мире, и по сути его никто не заметил, он исчез, на материальном уровне он практически испарился, с точки зрения мира он стал ничем; а именно: о нем забыли, что, конечно, не значит, что он отсутствовал в реальности, потому что он все еще оставался там, неутомимо курсируя между Америкой и Азией, Африкой и Европой, просто связь между ним и миром была нарушена, и он стал таким образом забытым, невидимым, и с этим он остался раз и навсегда совершенно одиноким, и с этого момента он начал замечать на отдельных станциях своих странствий, что есть другие фигуры, точные копии его самого: время от времени он оказывался лицом к лицу с такими фигурами, в точности копировавшими его, как если бы он смотрел в зеркало; Сначала он был поражен и быстро покинул тот город или ту область, но затем время от времени он уже забывал взгляд этих странных фигур и начинал их рассматривать, он начал искать различия между своей собственной физиономией и их, и по мере того, как шло время и судьба все больше сводила его с этими точными копиями, становилось все яснее, что чемоданы у них были одинаковыми, сгорбленная спина была одинаковой, все, как они держались под тяжестью, как они тащились вперед по той или иной дороге, все было одинаково, именно это было не просто сходство, а точная копия, и ботинки были тоже такими же, с точно такой же искусной подметкой, он заметил это также, когда однажды он вошел в какой-то большой зал, чтобы выпить воды, подметка на их ботинках была точно такой же хорошей, как у него, и кровь застыла в его жилах, он увидел, что весь зал был полностью заполнен людьми, которые были точно такими же, как он, он быстро выпил и поспешно покинул этот город и эту страну, и с тех пор он даже не ступил ни на одно место, где он предполагал или чувствовал, что может столкнуться с такими странниками; с этого момента он соответственно начал избегать их, так что он остался окончательно один, и его странствия потеряли свою собственную фанатическую случайность; но он продолжал неутомимо, и затем началась совершенно новая фаза его странствий, потому что он был убежден, что только благодаря своему решению ограничить себя лабиринтом