Более того, всякий раз, когда — перед тем, как он начал сниматься в фильме, или во время съемок и между съемками — я высказывал ему свою неприязнь и ее причины, он всегда отвечал, что верит мне и понимает, что я ненавижу весь этот
процесс, но я должен понимать, что никто не ненавидел его больше, чем он сам.
Он не раз показывал, что питает ко мне дружеские чувства, возможно, потому, что в те времена я считался последним простаком во всей венгерской киноиндустрии. Всякий раз, когда мы разговаривали, когда он смотрел на меня или случайно присутствовал, чтобы послушать мои рассказы до, во время или между съёмками, в его глазах всегда мелькал странный огонёк, проблеск заворожённости, недоверия: как можно быть настолько невежественным в отношении того, где он находится и что он вообще здесь делает, среди киношников? Мы встречались всё чаще, и я чувствовал, что за его сочувствием скрывалось любопытство, желание самому раз и навсегда выяснить, действительно ли я такой недалекий, каким кажусь. Он рассказывал мне о своих любимых писателях и любимых литературных произведениях, но ни разу не обмолвился о работе со мной. Снять со мной фильм? Я был уверен, что он ни за что не захочет воспользоваться моей недальновидностью, не говоря уже о том, что я был убеждён, что он один из тех немногих, кто знает мой секрет: я не имел ни малейшего понятия о кино и кинопроизводстве. Он заверил меня, что и сам не имеет.
Так или иначе, я погрузился в остолбенелое молчание. «Фильм, ты меня слышишь?» — продолжил он. «Только ты и я…» Он произнес эти слова с нажимом. «Мне пришло в голову, что после всех этих лет мы с тобой могли бы что-то сделать вместе». «И что именно ты имел в виду? Какой фильм ты собираешься снять?» — поинтересовался я. «Ну, знаешь… фильм», — ответил он слегка бесстрастным голосом, которым всегда отвечал всякий раз, когда странный вопрос казался ему забавным. «Какой фильм, спрашивает он?! Ну, фильм. Фильм бывает только один — именно это подразумевала бесстрастность его голоса. «В любом случае, почему бы тебе не взглянуть на кассету», — добавил он.
«Посмотри, что ты придумаешь. Я отправлю завтра».
Он попрощался, повесил трубку, и больше я его живым не видел.
После его похорон я встретил нескольких человек, которые были у его могилы.
Мы поняли, что все испытываем глубокую привязанность к покойному. Спустя некоторое время один из этих людей рассказал мне, что незадолго до его смерти Дьюри связался с ним и попросил, словно в качестве последней просьбы, помочь им вместе, вдвоем, снять фильм. Дьюри сказал этому человеку, что пришлёт кассету. И, знаете что, кассета так и не пришла.
Этот человек мне и рассказал. Потом я встретил другого парня, и после нескольких бокалов вина выяснилось, что у каждого из нас есть свои истории о Дьюри. Он жестом подозвал меня поближе и, понизив голос, рассказал, что последним желанием Дьюри было снять совершенно особенный фильм исключительно с ним. «Только ты и я», – сказал он мне, – «Только ты и я», – и это, по его словам, Дьюри ему якобы сказала. Наконец, в моей жизни появился третий такой человек, с той же историей, с той же комичной реальностью, столь типичной для Фехера, и всё закончилось так же: обещанная кассета так и не появилась.
Я воздержался от раскрытия того, что я также был вовлечён в это дело. И уж точно не стал раскрывать тот факт, что я, с другой стороны, действительно получил кассету.
Я отчётливо помню этот случай: вместо того, чтобы оставить кассету в почтовом ящике, почтальон принёс её к двери моей квартиры. Я занёс кассету в дом, вставил в видеомагнитофон, досмотрел до конца, а затем пересмотрел.
Затем я взял ручку и бумагу и написал другу письмо от руки, как обычно. Закончив, я вложил его в конверт, запечатал, наклеил марку и отправил по адресу его матери, поскольку у него никогда не было собственного почтового адреса.
Дорогая Дьюри!
Я вижу, как камера трясётся в твоих руках, а твои глаза прикованы к двери. в зале суда вы ищете подходящий импульс, с которым можно Камера фокусируется на нем в тот момент, когда он входит, хотя я также могу сказать это по тому, как что камера прыгает так, что вы не сможете предсказать, кто именно будет входить следующим, и вот что происходит, ваши руки совершают ошибку, потому что камера прыгает на кого-то, кто входит раньше ожидаемого, и вы следите за ним некоторое время, этот человек не представляет никакого интереса, но рука держа камеру, уже знает, что это не то, что нужно, и быстро покидает его, и камера, и рука, держащая ее, довольно смущенно, это чувствуется, когда камера возвращается ко входу, своего рода признавая, что не знает своего дела — камера не та Для этой работы это слишком ПОВСЕДНЕВНАЯ КАМЕРА — вся эта штука скорее как дьявол, который немного подшутил, чтобы продемонстрировать, что