На ватных ногах подошла ближе, чуть наклонилась вперед, впившись цепким взглядом в надпись на венке, и с замирающим сердцем прочла самые страшные, как показалось сейчас, слова, сложившиеся в издевательское:
«Любимой сестренке от безутешного брата».
***
– Вера, – Глеб приблизился почти неслышно, опустил ладонь на мое плечо и легко, но достаточно настойчиво потянул меня к себе, заставляя выпрямиться. – Что, черт возьми, все это значит?
– Здесь, – негромко пробормотала я, лихорадочно оглянувшись назад, бросив взгляд по обеим сторонам от себя. Из головы разом улетучились все мысли, исчезли с трудом подобранные по пути слова, которые должны были положить начало моему нелегкому монологу. Исчезло все – былые соображения и эмоции вытеснила стихийно подступившая паника, яркая и достаточно сильная для того, чтобы все вокруг начало казаться откровенно враждебным.
– Что – здесь? – Глеб обхватил ладонями мои плечи и совсем легонько встряхнул, пресекая очередные попытки закружиться на месте.
– Он где-то здесь, – слова неохотно слетали с губ, в тот момент я вовсе не понимала, что именно говорю, паника полностью заволокла разум, просочившись так глубоко, что я едва могла оставаться в сознании. – Нам нужно бежать отсюда… как можно скорее.
– Куда?! – он тоже машинально посмотрел за мою спину. – Здесь никого нет, Вера.
– Этот венок… – я перевела взгляд вниз и почувствовала, как мелко задрожала нижняя губа. – Глеб, надпись. Ты видишь надпись?
– Не с такого же ракурса, – он осторожно разжал ладони; лишенная поддержки, я тут же лихорадочно затряслась, едва не клацая при этом зубами.
Глеб наклонился, двумя пальцами развернул к себе венок и внимательно прочитал то, что так испугало меня всего какие-то мгновения назад.
– Вера, – позвал, не отводя взгляд от венка. – Чья это хатка? Могила, в смысле…
– Моя.
– Что?! – только сейчас до него, кажется, стало доходить. Спустя секунду он уже стоял рядом со мной.
– Не знаю, есть ли кто-то там, – я только кивнула трясущимся подбородком в сторону припорошенной снегом насыпи. – Он сказал, что здесь закончилась моя прошлая жизнь и началась другая, новая.
– Кто – он?!
– Глеб, пожалуйста, давай уйдем отсюда. Мне страшно…
– В это очень трудно поверить, – зло прошипел Хаос, резко хватая меня за рукав куртки. – Давай, шевели ногами. Черт…
– Глеб, он вернулся.
– Шевелись, мать твою!
Он уверенно тащил меня следом за собой по уже проложенной снежной тропинке прямо к машине, оставшейся у самых ворот, и я послушно перебирала ногами, то и дело увязая в снегу, пару-тройку раз едва не упав. Я остро чувствовала, как близко навис надо мной тот самый пресловутый меч, сулящий расплату и неминуемую страшную кару за все, что было и будет, но не это пугало, совсем другое заставляло сжиматься, дрожать, постоянно оглядываться в поисках знакомого, быть может, значительно искаженного временем, но все равно узнаваемого лица.
Я боялась возвращения… нашего далеко не триумфального возвращения.
Моя тень настигла меня так неожиданно, в тот самый момент, когда казалось, что еще чуть-чуть, и я непременно выберусь на путь из тьмы к свету. И вряд ли теперь будет иметь хоть какое-то значение тот факт, что пока Он был рядом, мне самой приходилось сгибаться под неоправданно тяжелым бременем невольной жертвы.
Достаточно того, что я была с ним в том жутком месте.
Чувствовала страх.
Видела, что бывает, когда ломается надежда, а желание не потерять ни единого вдоха затмевает собой все остальное, становясь самой важной потребностью.
Могла ли я что-то изменить? Быть может. Но в то беспокойное время я была другой; слабой, сломленной, до невозможности жалкой и ничтожной. Я отчаянно цеплялась за свою жизнь, как за самый величайший дар небес. За возможность провести на земле пару-тройку лишних секунд готова была переступить через любые принципы, забыть обо всем человеческом, отречься от прежней себя, поддаться животным инстинктам.
Возможно, именно поэтому я все еще жива.
Жива ли?
Миновав распахнутые старые ворота, мы приблизились к машине, и Глеб подтолкнул меня к двери. Я машинально потянула за ручку и буквально упала на мягкое пассажирское кресло. Меня все еще колотило, точно в сильнейшем ознобе, однако мир вокруг уже не вращался со скоростью взбесившейся центрифуги, а навязчивый красный свет, пеленой застилавший глаза, понемногу разъедали реальные краски белого дня.