Это был новый человек, вновь сотворённый всемогуществом Господа вопреки его, Энока, собственному разумению. Ему было чуждо то, чего он желал прежде, а то, что раньше казалось безрассудством, отныне стало всей его жизнью. И вместо страха и беспокойства, с коим он никогда не мог совладать, его сердце исполнилось светом, теплом, радостью, любовью и силой; и он до сих пор не мог осознать, откуда только взялось всё это, о чём он никогда не мог помыслить?
«О радость, что превыше всех радостей земных! О небесный покой и свет!» — звучало в душе Энока хвалебной песнью. «О жалкий мертвец, где твоё жало? Презренный искуситель, где твоя гордыня? Да, теперь есть тот, кто может тебя усмирить! Лежи и корчись в аду, одряхлевший ядовитый змей!»
Неутолимая жажда молитвы переполнила Энока; он обращался к Господу и не чуял усталости, молитвы стали его дыханием, а Слово Божие — его пищей; и пищей, и питьём, и досугом, и радостью; его страстным томлением и неутомимым желанием. Словам молитвы вторил сам Господь и Святой Дух; душа нашла своего жениха в пламени божественной любви; и они сочетались браком, и стали единым целым.
Прежде Энок был вне Господнего блаженства, но лишь желал благословения, но когда Господь говорил людям, Его слова не были обращены к нему. Но отныне он пребывал во блаженстве, среди тех, кто уверовал в Господа, и Его слова были обращены и к нему, Эноку. Всё прекрасное и светлое, возвышенное и чудесное, все великие благословения и нежные слова любви Господней — всё было дня Энока. Проклятия и гнев Божий миновали его. Не проклятие, а надежда была с ним; о ликование, о триумф! А слова молитвы открывали ему новые радости, новые богатства, в своей блаженной таинственности и незримом сиянии! Он жаждал плыть в океане света и жизни, нежиться в тепле под солнцем, мечтать и молиться о благах Господних; и он искал помощь и поддержку во всяком противостоянии, утешение во всякой скорби, лекарство против всех недугов, знание во всяком сомнении, заплату на все прорехи, покой после всех потрясений и жизнь назло всем бурям. Слово Господа было его домом, его жилищем и его замком, его храмом и приютом, его святилищем и раем. А если настанут тяжёлые времена и грядет Сатана, — тогда Слово станет его бойницей и крепостью. Там Энок отыщет и меч, и щит, и лук, и стрелы, и силу свою; но прежде всего он хотел обрести то, что держало его, когда всё вокруг рушилось: сильную руку с раной от гвоздя.
И он стал как дитя, дабы исполнять отныне волю Господа. Теперь это стало всей его жизнью, Энок не мог существовать без него. Он не заслужил ничего подобного, но всё же… даже если ему суждено попасть в ад, он всё равно будет исполнять волю Бога. В малом, равно как и в великом, — во всяком ничтожном деле. Энок не думал ни о чём другом, кроме как о том, чего хотел от него Всевышний.
Он поднялся рано утром, в пять часов; мы не должны расслабляться и потворствовать своей плоти. Гуннару тоже пришлось вставать, как он ни хныкал и ни упирался, и даже мать просила оставить его в покое — но нет, никакого идолопоклонничества, никаких нежностей и сладостей! А у Серины пошла сыпь, и ей не пришлось подыматься: всегда-то ей везло!
День начался с молитв и песнопений. Работник и служанка тоже обязаны были присутствовать: Энок был хозяином и отвечал за всех обитателей усадьбы. Но он не заставил батраков опускаться на колени во время молитвы. Как и Анну: она ждала пятого ребёнка. Но Гуннару пришлось, хотя он ужасно противился. А Энок читал молитву из «Духовного союза…»
После молитвы завтракали. За столом было тихо: мы должны почитать Господа и дары Его. И нам следует помнить, что сам Бог присутствует за нашим столом, и не осквернять трапезу пустой болтовнёй. До и после еды — молитва и псалом.
Потом Энок принялся за работу, полный радостного усердия.
Сам труд свой он воспринимал теперь по-новому. Он не был более рабским, утомительным, угодным мамоне; это было служение Господу.
Бог заботится о нашем хлебе насущном. Не ради хлеба мы трудимся, но потому, что так угодно Ему.
Эта мысль неожиданно поразила Энока: даже повседневным нашим трудом мы славим Господа. Даже разгребая навоз в хлеву, Энок чувствовал себя Его служителем. Самая мелкая работа была столь же священна, как молитвы и песнопения; Господь предпослал нам это; это был и Его труд. И теперь Энок не сомневался в благословении: разве Господь не благословит своё собственное творение?