Слух, принесённый однажды цыганкой Гунхильд о том, что Гуннар согрешил с какой-то женщиной, надолго лишил Энока рассудка. «Проклятие на всём доме моём; Господь хочет истребить и уничтожить весь род… воздать за мои прегрешения потомкам в тысячном поколении»… Анне часто приходилось сдаваться и молчать.
Всё что угодно могло повергнуть Энока в глубокую печаль. Вот Серина конфирмовалась и превратилась в симпатичную девушку, стройную, лёгкую и подвижную; едва Энок заметил это, он тотчас же озаботился мыслью, как бы с ней чего не вышло. С того дня Серину почти не отпускали из дому. Однажды Эноку не понравилось, что она пошла в церковь.
Тёнес Туаланд, школьный учитель, взял привычку часто появляться в доме Хове; наконец, Энок заподозрил, что он ухаживает за Сериной. Как-то раз вечером он застал их за сеновалом, где они о чём-то тихо шептались; когда появился Энок, они покраснели, не зная, куда деваться, а Тёнес тотчас же пожелал спокойной ночи и ушёл. Резко и дико вырвалось у Энока: «Чего это ты бегаешь, гоняешься за этим сыном батрака? Чего он от тебя хочет? А? Чем вы занимались с ним на сеновале? А???» — он был так зол, что Серина испугалась и убежала в дом; Энок за ней, бормоча что-то под нос, опьянённый злостью; в кухне он набросился на Анну с теми же самыми жалобами. Анна рассердилась:
— Ты бы сперва послушал, прежде чем приставать к ребёнку с идиотскими разговорами! — заявила она. — Каждый раз она говорит этому Тёнесу, что ничего у него с ней не выйдет; а коли не веришь, я расскажу тебе то, о чём все уже знают: этот Тёнес чуть не помешался от этого; слоняется в поле сам по себе целыми днями, а Серине посылает письма с дурацкими стишками; да на вот, посмотри-ка сам!
Она сходила в комнату и вернулась с листком бумаги, протянув его Эноку. Серина затаилась.
Энок просмотрел стихи; что, этот Тёнес придуривается? Каким корявым языком он пишет, подделываясь под деревенскую речь! Хм!
Энок сунул листок в карман и ушёл. Хм… Анна пользовалась доверием детей; они могли поверить ей всё что угодно; но ему… к нему никто не подходил. Они боялись его. Он был где-то не здесь; в другом месте; чужой в своём собственном доме; — цок… цок…
…Лето выдалось невероятно дождливым.
Шесть недель дождь лил почти без перерыва. Небо нависло над холмами, давящее тяжёлыми облаками; земля истекала водой; и вверху, и внизу — всё была вода, так что трудно было различить. Тучи заполонили всё; небо стянулось, как мешок. А на западе, в вечном дождевом тумане, темнело море.
Жуткая гроза низко катилась над землёй разрывным дождём и горящими молниями; она могла не прекращаться целыми днями. Огромные потоки уносили песок, мелкие камни и навоз по низинам, тащили с собой сено и размывали луга; дороги были смыты, мостки снесены; сено гнило в стогах, и сенокос повсюду остановился.
Иногда казалось, будто Господь смилостивился; солнце вставало с утра, сияя на ясном небе, и небо было чистым и голубым, как водная лагуна. Люди выползали из домов, метали стога и разбрасывали сено — быть может, погода продержится до вечера, если не дольше… Но старики качали головами. Солнце пекло слишком жарко, по-нездоровому горячо; в поле не было росы, что также не предвещало ничего хорошего; надеяться было не на что. А ближе к обеду облачка начинали сбиваться в стаи; на юге и юго-востоке вырастали горы туч; маленькие облачка становились большими и собирались воедино; над горами темнело, над морем чернело; солнце пробивалось сквозь тучи, но в конце концов угасало… «О Боже! Озари нас сиянием лика Твоего!» — кричал Энок небу, пытаясь отыскать на нём хоть один проблеск.