Я вспомнил недавнюю сцену, приключившуюся в селе Волынском, где скопилось много беженцев. АРА их подкармливал, давал работу на заготовке дров. Во время плановой инспекции вручил женщинам свитера, носки и одеяла из посылок от Красного Креста, а детям раздал ботиночки, закупленные Осей по моей просьбе. Одна баба дважды падала на колени и пыталась поцеловать мне ноги. Как на такое посмотрят в Москве, когда туда доложат местные соглядатаи, коими я уже плотно окружен?
— Не там ты видишь проблему, Степан. Не мне нужно волноваться, а товарищам в Москве. Ведь глупость творят. Глупость несусветную! А еще называют себя теоретиками марксизма. Боятся, что мужик и рабочий скажет: наши не смогли, а американцы смогли.
— Есть такие настроения, — нахмурился Корчной.
— А ты глубже посмотри. В корень. Почему не трубить из всех утюгов: ради людей мы готовы на все, даже на союз с чертом⁈
— Из утюгов? — улыбнулся чекист.
— Из всех углов, — отмахнулся я. — Все средства пропаганды в руках. Но и кто вам мешает показать себя в лучшем свете? Почему нужно считать, что люди настолько тупые, что не поймут, где истинная правда⁈
Корчной посмотрел на меня с большим сомнением. Похоже, даже он считал народ темным, забитым, а потому нуждающимся в манипуляциях, в постоянном вранье.
… Весна принесла новые проблемы. На железных дорогах участились случаи воровства кукурузного зерна АРА, причем в таких масштабах, что оно напоминало целенаправленную компанию. Исчезали целые составы. Я получил телеграмму от Хэскелла из Москвы: «10 апреля, в день открытия Генуэзской конференции, я проинформировал мистера Гувера, советуя приостановить закупки продовольствия в США и отправку зерна в Россию, пока советское правительство не продемонстрирует, что хочет продолжения гуманитарной операции».
Мне и самому пришлось столкнуться с хищениями в особо крупных размерах. Мало того, что приходили полупустые вагоны с просверленными полами, так еще железнодорожники в Грязях внаглую отжали часть груза. Калачев только руками разводил:
— Им семьи кормить нужно.
Грязинская волость считалась у меня самой лучшей, а тут такой удар. А ведь я ей подкидывал продуктовые наборы, чтобы растащили завалы из паровозов и вагонов на Лебедянском мосту — подарочек от русского казачества русскому Черноземью…
Прибавилось и случаев бандитских нападений на составы. Они случались на перегонах, где составы тормозили перед подъемами. Из ближайшего леса вылетал тележный обоз и несся к железнодорожному полотну. Бандиты, выскочившие как из-под шпал, уже носились по крышам в поисках нужных вагонов, повисли на ходу на веревках, сдвигали дверь, сшибив пломбу, и начиналась грабиловка. Целые составы не трогали — их охраняли вооруженные солдаты, но в сборных вычисляли на раз-два нужные вагоны. Те, в которых переправлялись посылки Красного Креста или закупленные Осей партии штанов и детской обуви. Награбленное исчезало в ларях и подвалах крестьян из ближайших деревень.
В масштабах всей страны конфликт между АРА и советским правительством был решен после личного вмешательства Дзержинского. Мою частную проблему закрыли местные чекисты. Они устроили засаду в одном из вагонов. Бандиты на подъеме вскрыли двери, телеги выдвинулись из леса и… напоролись на кинжальный пулеметный огонь из вагонов. Остатки банды добивали подготовленные засады.
Об этой операции мне с гордостью отчитался Степан.
— Видишь? Есть и от нас, чекистов, польза для твоего дела!
— Вижу. Спасибо!
Корчной благодарно улыбнулся, чуть помедлил, но все же спросил — скорее для проформы:
— Ты куда собрался?
Он видел, что я стоял уже полностью одетым — в кожаное пальто по случаю теплого весеннего дня, — и вопрос задал скорее из вежливости, ибо никто меня в перемещениях никогда не ограничивал и не контролировал.
— В Сергеевку. Зерно посевное отвезу. С Олдером, — ответил я и всем своим видом изобразил крайнюю степень неохоты.
Сергеевка была той самой деревней, возле которой меня нашли в 1905-м. Поездка была вовсе не обязательной. Кухню, открытую там, курировал помощник, и нареканий к ее работе не было. Прихоть с моей стороны, тот самый зов, которому я противился до последнего, оправдываясь перед собой занятостью, распутицей и прочим. В глубине души я признавал, что присутствовал также страх — скорее даже опасение, что может случиться всякое. Вдруг снова провалюсь в иное время? Никаких оснований так полагать или доказательств у меня не было. Просто иррациональное чувство.