Я еще раз внимательно прощупал его взглядом. Не углядев ничего подозрительного, махнул рукой в сторону въездной поселковой арки.
— Раз ничего не знаешь, то и проваливай.
Мекс два раза себя упрашивать не заставил. Взгромоздился на осла и быстро скрылся с наших глаз.
Я слез с лошади и с бьющимся сердцем прошел во двор, покрытый разбросанной соломой. За загородкой копошились куры, кругом неистовствовали мухи, облюбовав небольшую летнюю кухню. Из-под навеса из тонких жердей доносился храп. Сунул нос в дом, прошел внутрь — все та же чистенькая бедность с мухами, что и снаружи, хотя и прохладнее. Минимум мебели и полное отсутствие чего-либо присутствия. Прятаться тут было негде — ни шкафов, ни ларей, ни чуланов, только большая постель из тощих матрасов. И вот в таком убожестве мой сын провел несколько недель⁈
Мстительная ярость требовала выхода. Я выскочил обратно во двор, подскочил к гамаку, примеряясь к торчащей ноге в веревочной сандалии, и… опустил руку. В гамаке спал древний дед, высохший, беззащитный. Из его рта свисала нитка слюны.
— Кристобаль! — аккуратно потряс его за плечо. — Проснись!
— Ась? — тут же отозвался дед и открыл глаза.
Он проморгался и удивленно уставился на меня. Я стал задавать вопросы, но они вязли в стариковской дреме, как пули в болотном иле, не пробиваясь в его сознание. Меня не оставляла в покое мысль, что напрасно отпустил мужика на осле.
— Мальчик! Алеша! — предпринял я последнюю попытку.
Кристобаль встрепенулся, в глазах мелькнуло что-то осмысленное.
— Алекс? Хороший паренек. Жаль уехал — он мне кур кормил.
Старик задрал рубашку на впалом животе и почесался. Только сейчас я обратил внимание, что рубашка явно стоила дороже всего остального, что на нем было — не иначе как от Марианны перепало. Он спустил ноги на землю, сел перпендикулярно гамаку и, слегка покачиваясь, неразборчиво забубнил под нос.
— Что? — прокричал ему в ухо.
— Мухи, говорю, задрали. Дым нужен, — дед все больше оживлялся. — Сигара есть? Поляк обещал, но обманул. Не привез ни сигар, ни табаку.
— Парни! У кого-то сигары остались? — окликнул я свою команду.
Нашлась и не одна, а также длинная спичка. Довольный Кристобаль вскоре окутался дымом и, похоже, погрузился в раздумья, чего бы еще с меня стребовать.
— Дед! Куда отправилась Марианна? — спросил я, стимулируя откровенность демонстрацией еще трех сигар.
— Дэк кто ж ее знает? Погостила и — и фьють! Мужик у нее орел! С винтовкой! Мула где-то раздобыл. На нем и увез.
Я почесал в затылке, сдвинув стетсон на лоб. Кристобаль, наслаждаясь сигарой, крепко зажатой в дырявой челюсти, раскачивался в гамаке, откинувшись на спину. Его мысли явно унеслись куда-то в дремучие дали. Халява в виде новых сигар его не волновала.
— Старик, не зли меня! — я протянул руку, чтобы вырвать у него окурок, но Кристобаль проявил неожиданную прыть, ловко уклонившись от моей руки. Он, несмотря на свои годы, вертелся в своем гамаке, как опытный ранчеро на необъезженном жеребце.
— Гринго! Это ваши дела, не мои! Отвяжись!
— Босс! — окликнул меня Мигель. — Бесполезная история. Этих деревенских старых упрямцев хоть пятками в огонь сунь — ни слова из них не вытянешь. Жизнь научила. А она была не сахар — вы уж мне поверьте. Своих не сдают. Да и толку его пытать, если отсюда лишь одна дорога — на Тихуану.
Кристобаль, воспользовавшись тем, что я отвлекся, приподнялся в гамаке и плюнул в сторону нашего проводника. Слюна, желто-коричневая, вязкая, далеко не улетела — приземлилась на большой палец его высохшей стопы.
— По коням! — распорядился я, делая шаг назад. Мучить старика было явно выше моих сил.
Он снова вернул ноги в гамак, вытянулся и довольно запыхтел окурком. Почему-то мне показалось, что он прекрасно понял, кто мы такие и зачем сюда явились. Чести в нем не было — одна лишь ненависть. Мне не могла не прийти на ум аналогия с похожей встречей в моей прошлой жизни — со стариком-чеченцем, в котором мудрость возобладала над враждой, когда вопрос коснулся детей (1). Вот они, корни будущих мексиканских картелей, беспощадных и отвергающих законы человечности!
… Одурачить немногочисленных защитников Тихуаны оказалось проще пареной репы. Когда нас тормознули на въезде в город, мы представились англо-американцами — собственно мы ими и были. Не потребовалось даже нести пафосную чушь про землю и свободу. Нас приняли за своих, и в этом была своя логика — кто же, как не очередные волонтеры с той стороны границы, могли сюда прибыть вооруженными с ног до головы.