Мы расстались с Юстасом недовольные друг другом.
— По-моему, — предположила Оля, лежа поздней ночью в постели, — мистер Глоссоп рассказал нам эту историю, чтобы защитить свою страну от таких подозрительных иностранцев, как мы с тобой, любимый. Чтобы вдохновленные видом меловых скал и вересковых пустошей, мы не передумали и не сошли на берег в Саутгемптоне.
— Если ты права, то мы обязательно это сделаем, чтобы его немного позлить. У меня с ним возникли идеологические разногласия.
— Отправимся в Лондон? — удивился жена, не раз слыша от меня о нежелании связываться с Великобританией.
— Нет, настолько глубоко я не готов нырнуть в пучину английского снобизма, где на свободе бегают страшные русские террористы. Ограничимся посещением лучшей портовой таверны.
Это была скверная идея, как оказалось. Да, мисетра Глоссопа мы заставили изрядно понервничать, когда он увидел нас у трапа после швартовки «Летучей» в Саутгемптоне. За него нам отомстила выбранная для завтрака таверна.
— Рекомендую поющий пудинг, — заинтриговал нас официант, когда мы прибыли и уселись за стол. Он заговорщицки поиграл бровями и прибавил доверительным тоном. — К нему прекрасно подойдет стакан портвейна для джентльмена и бокал легкого кларета для мадам.
Портвейн на завтрак, хоть и поздний? Ей богу, мое мнение об англичанах как о неисправимых чудаках лишь укрепилось. Но кто я такой, чтобы спорить в отношении национальных привычек? Турист обязан все испытать на своей шкуре, чтобы потом можно было хвалиться в гостиных знакомых преодолением немыслимых трудностей, как подобает настоящим путешественникам. Даже таких, как плохо пропеченный кусок теста, начиненный маленькими тушками жаворонков — вот чем оказался пресловутый «поющий пудинг»!
Испытывая нешуточное раздражение, я поднялся по трапу на борт и спросил дежурного офицера:
— Подскажите, сэр, что за громаду я увидел, когда возвращался на корабль? Ту, что болтается на рейде?
— Это «Олимпик», мистер Найнс, самый большой в мире круизный лайнер. Но ему недолго осталось удерживать пальму первенства. В Белфасте полным ходом идет оснащение нового суперлайнера — «Титаника». В апреле он отправится в первое плавание.
О, Боже! Только этого мне не хватало! Выходит, в моем распоряжении всего четыре месяца?
(1) Упомянутый участник нападения Петерс — это никто иной, как Я. Х. Петерс, один из создателей ВЧК. Да, он участвовал в вооруженном сопротивлении лондонской полиции и в неудавшейся попытке ограбления ювелирного магазина. И есть версия, что он вообще был на главных ролях в этой истории.
(2) Инертность мышления полиции Лондона была тем более странной, если учесть, что незадолго до событий на Сидни-стрит два латвийских анархиста-еврея, Пол Хелфельд и Джейкоб Лепидус, устроили так называемое «тоттенхэмское безобразие» — кражу, завершившуюся погоней с ожесточенной перестрелкой, во время которой ворами было выпущено 400 пуль.
Глава 6
Зуб Троцкого и немного Модильяни
Все стремившиеся в Париж в начале XX века, выйдя из-под сводов любого железнодорожного вокзала французской столицы, испытывали одни и те же чувства — они ощущали себя провинциалами. Именно так подумали мы с супругой, когда покинули Сен-Лазар, прибыв на поезде из Гавра, и попали на бульвары на taximetre. «Париж — вся Франция. Нет, больше, — это весь свет», — уверяли нас рекламные листовки, и, черт побери, они не врали.
Конечно, я не дрожал от нетерпения в ожидании встречи и не зашелся от радости, когда она случилась. Все ж таки не впечатлительная русская барышня, произносящая с придыханием «О, Пари!». К тому же я прекрасно знал, что Париж танцует свое последнее танго, которое ему подарила бель-эпок — немного времени ему осталось до того, как он утратит титул столицы мира. Его пьедестал поколеблет Великая война, о которой мечтали французы-реваншисты, а нацистская оккупация окончательно добьет. И все же, и все же… Проникся! Про Олю и говорить не стоит — любимая просто выпала в осадок.
Не знаю, что ее больше всего поразило — она так и не призналась, чертовка, — а меня впечатлило, в первую очередь, безумное количество людей на улицах. Я побывал в этом времени в Москве, Петербурге, Гамбурге, Нью-Йорке, но нигде не видел такого столпотворения, разве что на Уолл- и Брод-стрит во время биржевой паники. Казалось, весь огромный город с его домами в 5–6 этажей, похожими на дворцы, все их жители вывалили в черные влажные ущелья, в которые зима превратила все эти роскошные в иное время рю, авеню и бульвары. Мне не требовалось насиловать воображение, чтобы сообразить, как все изменится весной, и даже сейчас, в унылую пору, электрическое освещение, играя с натертыми до блеска витринами, было способно сотворить чудо. Но куда спешили все эти люди — вот в чем вопрос? Мы оказались в по-настоящему большом городе, почти оглушенные грохотом колес тысяч экипажей, звонками отчаянных велосипедистов, криками разносчиков и газетеров, хлопаньем кучерских бичей, звуками рожков кондукторов омнибусов и несмолкаемым говором армии пешеходов, разбавленным хохотом и остротами.