Поразительно! Французская нация смогла породить такой тип офицера, только полностью обгадившись в войне с Пруссией и лишившись части территории. Она годами пила вино, мощно и со вкусом закусывала, подсчитывала дивиденды от русских займов и мечтала о реванше, возлагая надежды на свою армию. Годами! Она холила и лелеяла генералов, чья компетентность равнялась нулю, ибо они не сталкивались с серьезными конфликтами, в коих их могли бы проверить. Она, эта уверившаяся в своих силах нация, делегировала им свою веру, свою надежду на возврат Эльзаса и Лотарингии — веру, подкрепленную исключительно деньгами и союзом с русскими. А что получила взамен? Мясников, которых презирала собственная армия? Любителей военно-полевых судов? Вместо того, чтобы честно признать, наши-то женераль — дерьмо на палке, предпочла петь им дифирамбы. И вырастила монстров. Своим обожанием ничтожеств! Она заслужила своего Петена, заслужила Виши — не пройдет и двадцати с небольшим лет, и прилетит ответка. И исчезнет нация-гегемон, и появится нацию-служанка вашингтонского «обкома». Какая ирония!
Я не понимал, как такое возможно. Но хорошо помнил, что в будущем на французов будут смотреть иначе. Как на второй сорт. Как на пыжащихся дурачков, живущих с чужих подачек. С туризма. С наследия предков. С памяти о том величии, которое имели и растеряли. Смогли головенки свои оболваненные поднять только тогда, когда рухнула великая империя по имени СССР, созданная кровью русского народа. На чужой беде захотят подняться, вернуть себе утраченное место на политическом Олимпе. На разглагольствовании о необходимости победить Россию на поле боя. На снарядах из прекрасной Франции, прилетевших в Донецк, чтобы убивать детей. На стравливании между собой братских народов.
Эта мерзость первой четверти XXI века родом из этих лет. Подумаешь русские или сербы. Рабы. В стойло. На заводы за 75 сантимов в сутки. Или на каторгу!
Французы…Кто в будущем всерьез вас воспринимает? Вы не ох…ли⁈ Видимо, где-то подспудно во мне дремало это негодование, почти позабытое. Вот оно-то и прорвалось, простимулированное жутким рассказом Антонины Никитичны, — лишнее, неправильное, ничего не дающее. Потерял самообладание, если честно признаться. Бомбануло.
Я собрался с духом и выпалил в лицо честной компании, когда мне попытались всучить бокал с шампанским:
— Стесняюсь спросить, вы также пили за союз с русскими генералами в этих стенах, а потом их солдат загнали на каторгу? Когда эти мужики всего лишь потребовали вернуть их домой, не желая воевать, когда родина вышла из войны?
Французы остолбенели, Дженкинс удивленно округлил глаза.
— Моральное разложение русских — угроза всей нашей армии! — выпалил генерал Жерар. — Не вам, американцам, судить об этом.
— Постыдитесь! Кто вам дал право решать судьбу бывших солдат из чужой страны⁈
— Их содержат в прекрасных условиях, — взвился «гнилозубый». — Генерал Нивель, он предоставил армии отчет (4).
— Ваш генерал врал как сивый мерин. А вы сделали вид, что поверили. Угадал?
Генерал Дженкинс попробовал вмешаться.
— Насколько вы уверены в своих источниках информации? Не ввели ли вас в заблуждение неблагонамеренные лица?
— Правда состоит в том, генерал, что эти господа, — я кивнул на французов, — без суда и следствия, одним росчерком президентского пера отправили на каторгу десять тысяч граждан чужой страны.
— Не может быть!
— Еще как может!
Испуганные официанты поспешили скрыться из зала, оставив офицеров без очередной перемены. Всем резко стало не до еды.
— Наслаждайтесь лоском и шиком столицы и не лезьте, куда вас не просят! — предпринял последнюю попытку генерал Жерар меня остановить.
— Это невозможно! Это невозможно! — повторял как заведенный «гнилозубый».
Я приблизился к соотечественнику и проникновенно сказал:
— Задайте себе простой вопрос: как посмотрят на эту историю наши солдаты? А не спросят ли они себя: чем мы отличаемся от русских кроме медведей и балалайки? Если наш президент решит выйти из войны, французы поступят с нами также бесчестно и несправедливо?