— У них настолько дурная репутация, что двери всех приличных домов в Оране для них закрыты. Их с радостью принимают лишь в борделях.
Из его слов я заключил, что, если с подобными типами случится какая беда, никто по ним не заплачет. Примем это к сведению.
— Вам нужно проехать на юг порядка двухсот километров, на полпути переночуете в Сайде, — напутствовал нас чиновник, не смея дольше задерживать — он видел мое нетерпение и проявил редкое для француза понимание ситуации. Хороший человек. За деньги, но это не важно.
Мы выехали немедленно, запасшись водой в бочках, горючку привезли с собой из Кассиса. Мой верный друг был преисполнен оптимизма, которым на редких остановках старался заразить и меня. Сидя в грузовике, а не в седле, которого он на дух не переносил, Ося даже в мыслях не допускал трагический исход нашей поездки. И, вроде, нас везло. Несмотря на то, что пришлось двигаться по давно не езженной дороге, держась подобия колеи. Гнали даже ночью, не став задерживаться в Сайде.
Через восемь часов мы добрались до концентрационного лагеря в пустыне. Он не был окружен ни колючкой, ни более простой оградой — лишь легкий намек на внешнюю охрану. Бежать отсюда было некуда. Ближайшая вода в ста километрах, да и та под присмотром жандармов. Заключенные жили в палатках, спали на циновках на голой земле. Питались в каменных бараках — в беленых каменных полуцилиндрах, лежащих на боку и утопленных в земле. В одном находилась столовая, в другом, как я догадался, тюрьма. Перед ее входом дежурил солдат с ружьем. Рядом пристроились небольшая клумба с чем-то, похожим на кактус. Дисциплина была строжайшей. Мы видели, как заключенных в французской военной форме построили в колонну и погнали на работу. Русских не заметили.
Наши грузовики и американские мундиры вызвали недоуменные взгляда. Но охрана зверствовать не стала, приняв если не за своих, то за тех, кому разрешено посещение дисбата. Кто еще попрется в такую дыру? Без лишних вопросов нам показали домик коменданта. Мы прошли в его апартаменты, где застали странную картину. Перед ним на столе стояла тарелка с гусиными полотками, нарезанными тончайшими ломтиками, и бокал красного вина. Он лакомился и одновременно внимательно изучал стоявшего перед ним заключенного, раздетого до пояса. Все открытое тело зека покрывали синие и красные татуировки.
— Армия САШ! — рявкнул Джо Блюм.
Комендант не удивился. Он встретил нас странным вопросом:
— «Мне все смешно», — гласит надпись на его груди, «страдай и молчи» — на спине. Не правда ли, редкостный болван? Понаберут в армию всякий мусор, а мне расхлебывать. Проваливай!
Он нисколько не удивился наличию оружия у Оси на плече. Видимо, наша офицерская форма ввела в заблуждение. Он встал из-за стола, вытер руки салфеткой, чтобы с нами поздороваться, но передумал, уселся обратно и спросил с любезной улыбкой:
— Американцы? «Свежее мясо» привезли? Решено отправлять в бириби и ваших штрафников?
Не удостоив его ответом, я прошел вперед, подцепил носком ботинка табурет, придвинул его к столу и уселся.
— Сколько в лагере русских?
—19 человек, — машинально ответил он. — По какому праву вы задаете подобные вопросы?
Я не стал отвечать. Мельком взглянув в окно с решетчатыми ставнями, распахнутыми по случаю сбежавшего на другую сторону дома солнца, сразу понял, с кем имею дело. Узкое пространство между двумя «пустынными цилиндрами» было отведено не под курилку, как это обычно бывает, в военных гарнизонах. Под нечто иное. Под мини-плац для наказаний, под лобное место «бириби», под место развлечения для спятившего с ума коменданта. По иному я не мог определить его душевное состояние. Из его окна можно было наблюдать за страданиями заключенных, как из театральной ложи. Их привязали к столбам, причем так, чтобы они стояли на носочках. Под раскаленным солнцем.
Я почувствовал, как сердце учащенно забилось. На подвергнутых экзекуции были русские гимнастерки. Точно такие, как на фотографиях о прибытии Экспедиционного корпуса, которые мне показала Антонина Никитична. Только вид у формы был жалким — выгоревшие на солнце, рваные лохмотья. Заключенных-французов, как я успел заметить, заставляли следить за своим внешним видом. А на русских коменданту было плевать. Вернее, плевать на их форму, но не на страдания. Ими он наслаждался.