Избавившись от дурацкого рафинада, подхватил чемоданы, дошел до сваленных ящиков, сбросил шубу и включился в работу.
Ящик. Еще ящик. Нагнуться-поднять-передать-нагнуться… Я работал как заведенный, как автомат, от тела валил пар. Около сброшенной на снег шубы стоял сменивший часового солдат и равнодушно наблюдал, как мы загружаем кузов машины.
«Ну хоть шубу не сопрут», — понадеялся я, и не напрасно. Шуба уцелела. Я накинул ее сразу, как только закончил работать, чтобы не подхватить воспаление легких.
— Что солдатик, не замерз? — спросил я.
Он не ответил, на его широком монголоидном лице не отразилось ни одной эмоции. Все так же пялился в одну точку, равнодушно и нелепо.
«Наверное, считает меня контрой», — подумал я и двинулся от него в сторону так, чтобы, не подставляя спину, добраться по дуге до начала автоколонны. Поясницу с непривычки начало ломить.
«А кто я есть для него? — продолжал я рассуждать, забираясь в присланный за мной Кадиллак-Туринг. — Контра и есть — в шубе, ушанке, добротных ботинках и при продуктах».
Я вытянул ноги и вдруг впервые за долгие годы почувствовал что-то, похожее на удовлетворение. Потом вспомнил мальчонку, и хорошее настроение испарилось как не бывало.
… Глава самарского отделения Чайлд Ринг (3) кубарем скатился по лестнице, чтобы приветствовать прибывшего гостя. Он энергично потряс мне руку и потащил показывать талисман конторы — приличных размеров медвежонка, который жил на заднем дворе, у гаражей. Ринг, тщедушный, узкоплечий, но с большой лобастой головой, источал энергию, несмотря на выпавшие на его долю испытания. Он, казалось, успевал повсюду — и сунуть угощение прирученному зверю, и раздать указания о разгрузке прибывшего транспорта, и сообщить мне, где смогу остановиться. Когда узнал, что я говорю по-русски, пришел в восторг.
(самарский талисман ARA. Из соображений морали осознанно не помещаю жуткие фотографии о голоде в Поволжье. Их много — и советских, и американских. На многие нельзя смотреть без содрогания, буквально мороз по коже)
— Мой переводчик — он вас как раз встречал — хороший парень, но кажется, он работает на ЧК.
— Отчего вы все так боитесь чекистов? И «москвичи», и «самарцы» — все?
— Но это же ужасно, когда за тобой все время наблюдают!
— Плюньте!
— Не могу, — честно признался Чайлд и потащил меня наверх.
В его приемной мне попалась на глаза седая старорежимная старушка — просто классический типаж, ее можно было смело брать в театр на амплуа отжившей свое барыни-помещицы. Она сидела молча, ни к кому не обращаясь с вопросами или просьбами, застывшая как манекен, чтобы никому не доставлять беспокойства.
— Это внучка генералиссимуса Суворова, — огорошил меня Ринг. — Хочет у меня работать, но у меня нет для нее вакансии. А благотворительностью я не занимаюсь.
— Зачем же она сидит?
— Откуда я знаю? Может, у нас атмосфера такая, напоминает ей о былом.
— Это вряд ли, — неуверенно заметил я, разглядывая самарских сотрудниц ARA, наряженных в такие же лохмотья, как и старушка, но удивительно милых.
В Самаре странным образом уцелел тип тургеневской девушки, бессребреницы, тонкой жертвенной натуры. Они, сотрудницы, принесли нам торт, испеченный из муки, полученный здесь же, в конторе как продпаек — хотели отблагодарить, хотя им было кого накормить, уверен на сто процентов (4). Кусок в горло не лез, когда об этом подумал. И о том, как они смогли не обзавестись печатью обреченности, смирения перед судьбой, избежать насилия в горниле Гражданской войны? Сколько раз им пришлось выкручиваться, чтобы остаться все теми же уютными провинциальными барышнями, а не превратиться в комиссарские подстилки?
— Ну что, Баз? — серьезно спросил меня Чайлд. Мы сразу перешли на «ты», проникшись взаимной симпатией. — Готов пройти по кругам Ада?
— За тем и приехал, приятель.
— Тогда пошли.
Первым делом мы посетили образцовую столовую для детей — чистую и такую американскую, хоть и украшенную имитацией березок. Юные посетители приходили сюда, предъявляя карточку-пропуск. Выносить еду запрещалось. Для посещения требовалось пройти медицинское освидетельствование и дезинфекцию.
— Не вздумай к ним приближаться и, тем более, трогать. Как ни боремся, они все заражены вшами.
Когда мы вошли, установилась тишина и двести напряженных лиц смотрели на нас с тревогой. От вида этих стриженых налысо головок на тонюсеньких шейках, исхудалых тел, стариковских лиц меня бросало то в жар, то в холод.