— Высокий дом, льды светятся, — на языке семьи пробормотал Ванг-Ванг. — Нам надо торопиться…
— Ты мог бы мне продать улыбку, а я бы почел за великую честь ее приобрести, — Рахмани снова поклонился призраку, стараясь не замечать колючий пронизывающий холод. Ванг-Ванг был прав — следовало немедленно бежать, как можно скорее спешить к одному из устойчивых плато, но беседу с коричневым пустынником тоже нельзя было прервать.
Сморщенный человек снова не ответил, но поглядел на Саади более внимательно. Издалека казалось, что в его глазах не было зрачков, они походили на капли кипящей смолы. Нижняя половина лица продавца была закутана концом куфии. Призрачный кочевник не произнес ни звука, но указал морщинистым пальцем на письмена, вырезанные ножом на борту арбы.
«Великое смирение да объемлет великую силу», — разобрал Рахмани слова одной из сунн, принадлежащих перу древних суфиев. Он узнал этот слог, несмотря на то, что учителя говорили с ним на другом, современном языке. Смирение объемлет силу, владеющий мощью улыбки не смеет ее обернуть против людей по прихоти своей…
— Я знаю, что твою улыбку нельзя купить за деньги, но я буду рад предложить мое усердие и помощь…
На родине Рахмани стригущие смерчи не водились. Зато в Горном Хибре водились упыри и кольчужные аспиды, а весной из пустыни дули дикие песочные ветра, приносившие уныние и страх. Иногда вместе с суховеями в дремотных городках откуда ни возьмись возникали арбы, крытые разноцветными тканями, увешанные амулетами из черного дерева и костей ящериц. Они замирали на площадях у колодцев, и, пока непрошеные гости не покидали город, жители старательно обходили площади и старались брать воду в других местах. Коричневые люди, всегда живущие в своих передвижных домах-повозках, скрывали лица и откидывали тряпки лишь, когда улыбались. Наверное, поэтому их назвали продавцами улыбок.
Впрочем, улыбались они крайне редко.
Маленький Рахмани с детства усвоил, что купить единственный товар продавца улыбок крайне непросто. Его отцу удалось однажды приобрести улыбку, причем он не платил деньгами. Это случилось, когда в Джелильбаде зарезали Хасана, отца нынешнего султана Омара. Репрессии в первую очередь ударили по кочевникам, а затем — по детям Авесты, к которым принадлежала и семья Рахмани. Кочевников и иноверцев стали преследовать по всей стране, поскольку прошел слух, что именно они организовали заговор. Юный султан Омар платил доносчикам и провокаторам солидное жалованье, те «раскрывали» заговоры повсюду, а старики в ужасе заговорили о том, что оазисы Бухрума, тысячелетние обители мира, обагрились кровью.
Той весной вместе с убийственными раскаленными ветрами в городке появились и повозки продавцов улыбок. Не было в государстве людей более мирных и безобидных, но и на них подняли руку. И тогда отец Рахмани вместе с горсткой сынов Авесты встал на их защиту. Две дюжины отважных мужчин с саблями и аркебузами сдерживали толпу, пока кочевники поили детей и скотину. Жители золотых барханов успели раствориться в зное, никто не пострадал. Семью Саади уважали далеко за пределами султаната, за огнепоклонников вступился даже верховный визирь, а затем разгорелась война с соседним эмиратом, и про «измену» забыли…
Спасенный от расправы продавец улыбок вернулся в дом Саади ближе к осени. Цветастая арба с торчащими оглоблями без быков или лошадей точно так же материализовалась посреди двора, как и нынче, во льдах Вечной Тьмы. Продавец не вошел в дом, он ждал хозяина снаружи и не отвечал на вопросы. Откинул с лица платок и улыбнулся старшему Саади. Кочевник оказался мужчиной неопределенного возраста, его щеки были, словно темный папирус, а губы выцвели, как выцветают паруса под солнцем в соленых морях. Отец Рахмани больше ничего не запомнил, встреча длилась лишь несколько песчинок, но с того дня он навсегда закрыл платком нижнюю часть лица.
С того дня Рахмани больше не видел улыбки отца. Ничего не изменилось в поместье до глубокой осени, а потом случилось так, что на караван старшего Саади напали разбойники. Они непременно перебили бы охрану и купцов, но отец Рахмани велел своим людям закрыть глаза, а сам повернулся к своре разбойников и откинул платок.
Стало очень тихо, а потом с пальм упали несколько мертвых птиц. Рахмани, сидевший на дромадере позади, не выдержал, приоткрыл левый глаз и увидел затылок отца. Плотные смоляные завитки словно припорошило алебастровой пылью. Старший Саади наполовину поседел за пару песчинок. Рахмани не позволили взглянуть на то, во что превратились разбойники. Караван был спасен и пошел дальше, а отец снова закутал нижнюю часть лица.
Миновал еще год, Рахмани и двух его братьев отправили учиться в столицу, дела семьи шли великолепно, вдобавок отец продал за громадные деньги на твердь Зеленой улыбки очередную «Книгу ушедших», переписанную вручную, и переписчики уселись за новую книгу. Слухи о тайных знаниях огнепоклонников, о богатом уважаемом торговце, удостоенном улыбки песчаного колдуна, доходили до тогдашнего шейха. Он арестовал сыновей старшего Саади, призвал отца Рахмани и стал выпытывать, правда носится в сухом воздухе или ложь. Он предлагал сто мер золота за секрет «Книги ушедших» или за сведения, где можно разыскать кочевников. Кто-то предал поклонников огня, кто-то выдал, что они владеют предсказаниями жрецов…
Потом цена дошла до тысячи мер, и старшему Саади намекнули, что лучше не злить вспыльчивого шейха, племянника самого султана. Тогда старший Саади второй, и последний, раз откинул платок с лица.
Никто не погиб в диване, хотя многие писцы и советники попадали в ужасе ниц. Никто не пострадал, кроме самого старшего Саади. Он вернулся домой постаревшим на десять лет, потерял несколько зубов и половину волос. Руки его еще долго тряслись, а ноги так ослабли, что он полгода пил козье молоко, пока снова смог держаться в седле.
Зато вернулся отец Рахмани не с пустыми руками. Шейх вернул ему сыновей и за оскорбление, нанесенное семье поклонников древней религии, отсыпал золота по весу каждого из мальчиков. Это золото отец Рахмани раздал бедным подле городских стен. Кроме того, шейх выпустил из застенков сто шестнадцать человек, осужденных за долги казне, и сам внес за них по тысяче динариев. Свидетели этих удивительных событий впоследствии уверяли, что шейх и его советники словно находились в глубоком сне, а после помнили только, что совершили массу богоугодных дел.
Такое случилось в семье Саади тринадцать лет назад по Хибру, или тридцать девять лет назад по исчислению Великой степи.
Коричневые кочевники улыбались крайне редко. Они не делали этого даже тогда, когда из городов Горного Хибра их начала теснить жандармерия, когда издали указы о переписи населения и приняли единый свод Кижмы — свод законов султаната. Коричневые люди не дрались даже тогда, когда их детей, не умевших еще улыбаться, бросали в тюрьмы. Когда их семьи пинками гнали с кочевых стоянок оазисов. Они не защищались, как гордые племена бедуинов, хотя могли бы отстоять свою свободу, они покорно перемещались с места на место. А потом они ушли неизвестно куда, и старики сказали — быть беде.
Потому что не стало улыбок.
Потому что продавцы их ушли на другую твердь по одним им известным Янтарным каналам и засыпали эти каналы за собой. Ушли на Зеленую улыбку или даже на Великую степь, туда, где так же поют и вечно ползут золотые барханы. Туда, где так же ненасытно выбеленное небо, но нет безумия человеческой глупости. Известно, что на Зеленой улыбке жаркие пустыни располагаются примерно там же, и реки текут примерно там же, вот только люди живут иначе. На Зеленой улыбке в золотых песках фараонов никто не селился много сотен лет, потому что поумневшие кочевники давно перебрались в города на побережьях морей, давно научились строить дома, а детей отдали в латинские школы.
И продавцы улыбок растворились в песках среди редких оазисов. Наверное, султан Омар и его визири были довольны, что в Горном Хибре не осталось непредсказуемых, неуловимых подданных, но забыли, что продавцы улыбок продолжат свою редкую торговлю. Только в другом месте.