Были и еще: она всегда старалась наступать на трещины в асфальте, считая, что это даст ей что-то в будущем, – или тем, кто у нее уже есть. Вот и сейчас, подходя по щербатому асфальту, выискивала в снежном месиве под ногами и выискав совсем уж легкими туфельками наступала на бесчисленные разломы в черной корке, семенила или ускоряла шаг; Макс тащил ее, она сопротивлялась, но памятуя о Васе, продолжала, верно, считала, что этим поможет ему.
Перед самым стартом я встретился с Васей. Он обрадовался нарушению режима, долго жал меня в объятьях, предложил чай с плюшками и варенье на донышке, мы посидели, поговорили ни о чем, для общего спокойствия, после чего меня обнаружили в его номере и выгнали прочь. Он махал мне вслед до лестницы. И затем, обернувшись у лифта, махал перед самой посадкой в корабль. Вася был удивительно спокоен, вот ему следовало лететь первым, он легко перенес отправку на сутки, уверенно отвечал бункеру, рассказывал о своих ощущения обстоятельно и подробно. Задания у него несложными казались только здесь, на земле, там умение поесть, попить, поспать, стало жизненно важным. Он все исполнял с готовностью и проспал целых шесть часов, приятно удивив даже Главного. А проснувшись, занялся съемкой планеты, эти кадры теперь часто транслируют по ТВ, ведением дневника, решением прочих задач, приходивших с Земли. Удачно ориентировал корабль, благо такая возможность ему была предоставлена бункером. Затем приземлился в заданном районе, весь полет прошел на удивление гладко, так что вторым космонавтом без особых треволнений стал Герман Степанович Титов. Они с Гагариным тоже подходили друг другу, и это мне казалось добрым знаком. Тогда знаки виделись во всем, особенно земные, те, что окружали меня, нас.
Вася вернулся – как будто никуда и не летал, разве что в отпуск: счастливый, довольный необычайно, я было подумал, в дороге он еще познакомился с какой-то проводницей или сотрудницей Зари, но нет, все дело в притяжении небес, точно забыл, каким блажным сам ходил недели две после приземления. Верно, забыл, ведь я же не видел себя со стороны, теперь только и увидал. В нашем возрасте характерно не сдерживать эмоции, несмотря ни на что, вот и Вася, он буквально лучился воистину неземной радостью. Семнадцать витков, не шутка, он перепробовал все, он многое увидел, он реально управлял кораблем, и теперь был на вершине блаженства – никаких неприятностей из тех, что вроде бы предсказывались учеными, с ним не случилось. А значит, возможно выжать из корабля и его будущих обитателей еще большее, Главный сразу после беседы с Васей распорядился о разработке проекта группового полета, а затем и стыковки кораблей. Время было, ведь «Восход» все еще проходил доработки, под него требовалась третья ступень, а там, дальше, чем черт не шутит, может, нас опять отправят уже на новом суденышке в новые приключения.
Тогда всеобщая эйфория захлестнула нас и долго не отпускала. Главный выдал нам отпуск в месяца полтора, который каждый, набесившись уже за две недели, стал тратить с умом. Пятнадцать лет скоро исполнялось, возраст немалый, тем паче, по нашему времени, неземному. Мы засели за учебники, спеша закончить то, что начиналось вроде как из-под палки в детдоме, а ныне превратилось в насущную необходимость. Конечно, это уже не школьная программа, совсем иное, вот как пример: сейчас я легко вспоминаю законы Кирхгофа и Кеплера, но могу заплутать в трех соснах, когда меня спросят что-то по истории, новейшей или античной, не суть. Несмотря на прочитанные тогда и позднее завалы классиков, я разве что научился говорить складно, но так торопился поглотить их всех, что в голове перемешались и Чехов, и Апулей, и Аполлинер, и Гофман.
А когда Света пришла ко мне, страсть перешла в иное русло. Мы рьяно, с жаром, отдавались друг другу, позабыв и о другом, и о других, особенно поначалу. Опаздывали, подводили, никогда на это не смотрели сквозь пальцы, как в случае с ее страстью к Максу, напротив, да только лишь подогревали запретами. Лучше сказать, дарили необходимое продолжение странного празднества, возможно, быстро бы превратившееся в рутину, чего так всегда бежала Светлана. Разве что с Максом ей удавалось оставаться в роли, которую он так жаждал, и которой в итоге добился, и до сей поры наслаждается. Вот уже двадцать лет, да, с самого выхода на пенсию, у него появилась возможность лицезреть ту Свету, кою он так жаждал все это время видеть, с начисто пропавшей страстью к саморазрушительным переменам. Не возраст тому причиной, новая, очередная, какая уж по счету жизнь, куда ни я, ни Света, никто из нас не мог вписаться, и не вписавшись, мы прогнулись, занятые тем, что просто пытались выжить. Именно это, а не разрыв, не катастрофа и долгое из нее выползание, вопреки всему, и не пенсия в сорок три, надломило Свету окончательно. Но то небытие, в кое мы впали после выхода, выбрасывания на свалку истории.