Когда шум внизу утих, Мюльбергер вызвал двигательный отсек, дунув в свисток переговорной трубки. Снизу, после короткого замешательства, послышался ответный свист и внятная человеческая речь.
– Слушаю, ваша милость.
Затычку снял сам создатель корабля, московит из Новгорода Великого, немало лет назад бежавший в Польшу, Иван Лухманов, «свободный человек», как он назвал себя во время аудиенции с кардиналом Антонием.
– Все мы рабы Божии, – возразил ему тогда кардинал, но в ответ получил лишь хитроватую усмешку, затерявшуюся в синих глазах. Засим последовали подробные объяснения тех чертежей и рисунков, что принес с собой посадский самоучка. Кардинал, сам человек разносторонне образованный, написавший книгу «Об эфире, сферы пронизывающем», разошедшуюся среди немалого числа монастырей, долгое время изучавшим труды известных ныне и ранее астрономов и космогонистов, порой вынужден был останавливать разошедшегося московита и просить уточнить те или иные детали, стараясь вникнуть в новые, открывающиеся перед ним доказательства и выводы. Внимал, пытаясь высмотреть хоть одну нестыковку, несуразицу, нелепицу. Понимая, что только он в состоянии разобраться с столь сложном деле. А уверившись, осознал, что из всей курии, только и способен объяснить пользу и выгоду нового мероприятия вечно погруженного в релизиозные войны и рассуждения об истинной вере папе Клименту VIII.
– Какова готовность к старту? – спросил барон, невольно хмурясь.
– Кочегары прогревают двигатели. Скоро отчалим.
Неприятно, когда на корабле заместо капитана всеми делами управляет какой-то посадский перебежчик. Да еще и почти нехристь… Барон сдержался и сквозь зубы пробормотал:
– Доложите о полной готовности.
– Конечно, ваша милость.
Иван заткнул пробкой свой конец переговорной трубы и свистнул, давая понять, что разговор окончен.
Примерно спустя минуту Иван рявкнул так, что голос его был слышен сверху донизу по всему кораблю:
– Ключ на старт! – гаркнул он. И тут же. – Началось, ваша милость. Теперь молите Бога, чтобы все прошло с Его помощью.
– Запускайте, – ответствовал барон, прекрасно понимая, что все его попытки покомандовать вызовут лишь усмешку у московита.
– Ключ на дренаж!
Корабль снова вздрогнул. Начала отходить последняя ферма, поддерживающая его. Внизу послышался мощный гул, он усиливался с каждым мгновением, рос, крепчал, переходя все возможные пределы.
– Зажигание…
Гул перешел в рев, отдаваясь болью в ушах. «Мария Магдалина», сотрясаясь, задрожала, готовая стартовать в любую минуту.
– Предварительная…
Все, последняя подпорка упала, корабль стоит сам по себе, устремленный в небо, дожидаясь следующей команды. А она не замедлила с появлением:
– Главная! – и почти тот час же:
– Подъем!
Страшно взревели двигатели, изрыгая из дюз феерические лепестки пламени, окутывая «Марию Магдалину» и все вокруг тяжелой пеленой дыма. Казалось, сама земля задрожала.
И в этот миг освященный корабль начал свое медленное, но с каждой секундой все быстрее и быстрее продвижение ввысь, к звездам…
Перегрузки тяжелой десницей приковали барона к креслу. Невозможно оказалось даже шевельнуть рукой, головой, да что там невозможно слова сказать. И все из-за этого проклятого самоучки, мрачно подумывал Мюльбергер. Но мысли плохо слушались, путались, перескакивая с одного на другое. Барона утешала лишь мысль, что и новгородцу в данный момент приходится испытывать тоже.
Резкий рывок, короткая передышка, хриплый голос, с шумом и придыханием произносящий слова, не узнаешь прежнего задорного лухмановского говора:
– Первая ступень отошла, – и снова тяжким бременем ложится на плечи перегрузка.
Барон подумал, что кочегарам этой ступени повезло – отработали свое и сейчас медленно опускаются вниз, на землю, приземлятся где-нибудь в Австрии или Венгрии. А они двигаются дальше в неизвестное….
Предыстория той аудиенции у кардинала Антония, на которой присутствовал и сам барон, представлялась порою удивительной, но более всего в появлении самого Лухманова с его многообещающими идеями. В то время в Московии назревала смута, восшествие на престол царя Федора Иоанновича ознаменовалось беспорядками, а скорая смерть царевича Димитрия и вовсе ввергла страну в раздоры и распри. Многие бояре и купчины тогда бежали прочь, спешно меняя веру, припадая к стопам новых властителей и ища у них поддержки и защиты. Лухманов не стал исключением.