Я отвлекаюсь от монитора и сажусь на кровать. Устал, будто пробежал несколько изматывающих километров по пересеченной местности. Ты подсаживаешься рядом, мы по-прежнему обнажены, по-прежнему заняты своими думами. Не смотрим друг на друга, ни на что вообще, глаза блуждают в пространстве прошлого, каждый выискивает свой уголок на своей карте памяти, ты, совсем рядом, всего в нескольких неделях и месяцах от сего дня, я же снова забираюсь на двадцать два года назад, к самому началу, к истоку истории. Как странно, что она всего лишь продолжение той, что случилась незадолго до моего возвращения. Как странно, что именно так закольцевала нас судьба. Уйдя от одного, сгинувшего безвозвратно в прошлом, ты пришла к другому, выбравшемуся из того самого прошлого, в которое отправился твой несостоявшейся нареченный, искавшей и себя и свою лучшую долю: не здесь, так хоть где-то не в этом времени, так в ином, в этой же стране, но в другой ее эпохе. И сумевшим, как? каким образом? – отправиться в места своего детства, да он вернулся к себе домой, воистину в свой дом, где все казалось удивительным, таинственным и притягательным – для ребенка восьми лет, из которого дядя Миша не вырос, да, верно, и не собирался вырастать.
Видимо потому он так легко нашел со мной общий язык, и с таким непостижимым упоением вошел в сгинувшей в небытие мир, простирая к нему руки, с миром, в кои-то веки обретенным в душе, и спокойствием, хотя бы на десяток лет. Что он намеревался делать потом, наверное, не знал и сам, быть может, снова вернулся бы, и возвращался бы еще, и еще раз. Если бы розовую пелену счастья не прорвало в том самом месте, о котором дядя Миша напрочь запамятовал – в месте его схода с позабытым миром прошлого, закрытым наглухо пеленой воспоминаний о голубых городах, зелени высоких тополей, и ярком нежном солнце, согревающим, дарящим тепло и мир. Он выпустил из памяти, что могло ждать его в его детстве, он напрочь выкинул из головы все, что было тогда. Словно это была материализовавшаяся сказка, он и видел ее, как сказку, особенно первые дни.
Ты качаешь головой, ничего подобного, утверждаешь ты, он все знал, да он жил лучше тогда, в те времена, вернее его семья, а по окончании страны, он вынужден был перебиваться случайными заработками, нет последнее время ему платили очень даже хорошо, он строил планы.
«Планы на прошлое или на будущее?» – спросил я. Лена долго молчала, осторожно коснулась моего плеча. Отвернулась. Видимо, только теперь все понимая, все их былое и безнадежное ожидание грядущего, которое для дяди Миши, просто Миши все равно оказалось в былом.
Ее любовь бежал этого мира, потому как он куда отвратительней прежнего. Но почему не в другую страну? – «Я говорю за весь этот мир, – немедля ответила ты, вцепляясь и поворачивая меня так, чтобы неотрывно смотреть в глаза. – За весь в целом. Он не любил тот гниющий шмоток мяса, что остался из распада нашей страны, он очень болезненно пережил происшедшее за прошедшие десять лет, и – ведь с подводной лодки никуда не денешься – каким-то образом нашел другой способ, не деться, но отойти. Я слышала от него много нелестных слов в адрес и нашей страны, и соседей и друзей и недругов. Я думала, он изменится, ведь я не такая, я умею приспосабливаться». – «Вот только он не сумел, – ответил я за него, – и решил и тебя оставить здесь. Раз не смог эмигрировать туда, откуда можно послать хоть какую-то весточку».
Возможно, у него не было иного выхода, ведь он всегда, я знаю, он так сильно… – последняя попытка что-то доказать, кому – разве что самой себе, последняя и бесполезная. Никому ничего. Ты замолчала на полувздохе, оборвав пустую фразу, отодвинувшись на самый край. Я понурил голову, снова вспоминая дядю Мишу, тогдашнего, моего дядю Мишу, ушедшего в небытие и в небытии и оставшемся.
На этот раз вспомнить не удалось. Моему внутреннему взору предстал молодой человек лет тридцати, в голубой майке и белых джинсах, стоявший на пороге полуразрушенной избушки, и что-то беззвучно говоривший невидимой собеседнице, стоявшей за камерой, и объяснявшего настройки цифрового фотоаппарата. А затем подошедшего к ней, поцеловавшего и показавшего как это делать надобно, и ей и на ней, ведь она так любит фотографироваться – следующий кадр как раз показывал Лену на том же самом месте, сидевшую на покосившемся крылечке. «Он сказал, что если крыльцо развалится, он за последствия отвечать не будет, так и знай», – почти беззвучно сказала ты, порвав еще одну нить, прежде столь прочно связывавшую меня и молодого человека на снимке.