Наверное, это его посыл заставил меня отправиться в свое бесконечное путешествие в поисках… пожалуй, троеточия тут мало. Я и сам не нахожу ответа на простой, казалось бы заурядный вопрос, чего же ищу в жизни. Дядя Миша, а знал ли он сам? Или переложил свою тяжесть на меня, едва повстречавшись, едва протянув руку для пожатия, уже этим передавая мне эстафету, не окончившуюся и по сей день, кажется, вообще не имеющую возможности прекратиться. Свою неустроенность, душевную пустоту, он отправил в прошлое, к прежним своим ожиданиям, надеждам и радостям маленького большого человека. И, так уж получилось, что забрал их у меня. Мы сами не поняли, что произошло вслед за рукопожатием, просто так получилось. Так вышло, что соломинка переломила хребет слона, одного из трех, державшего мироздание, и мир немедленно, и снова, пришел в движение, утягивая меня за собой в образовавшийся вакуум, который я сколько уж лет тщетно пытаюсь заполнить.
Лена мне в помощь. Но и она растеряна, смущена, оглядывается по сторонам, внезапно замечая свою наготу, подтягивает к горлу измазанную винной кровью простынь, сжимая так сильно, словно пытается себя задушить. Смотрит на меня и ждет, чего, ни один из нас не может дать на это ответа. Как потерявшиеся дети, мы держимся друг за друга, в ожидании момента, когда лодку перестанет бросать по волнам памяти, когда волны утишат свой бег, и челн сможет пристать к потерянной гавани. И только оказавшись в воде, понимаем, что этого не произойдет. Уже никогда.
Мы встретимся еще четырежды, ты еще не раз задашь мучивший тебя все это время вопрос: почему же он взял эту карту, не имея возможности ее просмотреть. Или все-таки взял с собой некое устройство, из-за которого, быть может, и оказался в лагере под Новосибирском – ведь это же неслучайно, просто так зэка вблизи Академгородка не поселяют. Я не знал, что тебе ответить, отмалчивался или переводил разговор на другое. Раз пытался поговорить о нас, но ты уже все поняла, а потому поспешила своим телом изменить мои намерения, как последним не перебиваемым аргументом в соперничестве. И я поддался, замолчал и не заговаривал более. Лишь когда мы виделись в последний раз, уже без страстных объятий и поцелуев, попросил проводить до автовокзала, время удобное, да и по пути. Ты обещала и не обещала, и не зная, ждать или нет, понимая, но не решаясь признаться себе в этом, я подошел к магазинчику фототоваров у кассы.
И теперь я снова стою перед экраном монитора и заворожено смотрю на заставку, камера движется в кирпичном лабиринте, обходя препятствия, минуя тупики, иногда тыркаясь в них и возвращаясь обратно, чтобы снова и снова блуждать в поисках чего-то неведомого, на сей раз безо всякого моего участия. Я лишен возможности остановить это блуждание, ибо лабиринт находится за стеклом витрины, в павильоне технический перерыв полчаса, мне остается лишь созерцание стен в ожидании приближающегося объявления о завершении посадки. Я все еще жду, сознаю напрасность, но жду до последней минуты. Ты получила от меня синий кусочек пластмассы, все, что я мог подарить тебе материального в напоминание о наших встречах, мой кошелек памяти облегчился на несколько десятков граммов, и когда звучит последнее предупреждение, автобус гудит, понукая замешкавшихся, я забегаю внутрь. Оглядываюсь на опустевший тротуар, поправляя ремень сумки и прохожу к свободному месту. Мелкий дождичек закрапал, говорят, уезжать в дождь, хорошая примета, что же, пусть моим делам на новом месте поспособствует переменчивая удача.
Каменщик
Нужный адрес Стас отыскал с трудом. Только после получасового блуждания в лабиринте запущенных дворов с заваленными мусором контейнерами, вокруг которых кружили зажравшиеся голуби и шастали матерые кобели, зло оглядывающиеся на незваного гостя, наконец-то набрел на нужный дом. Трудно представить, что в двух шагах от центрального проспекта города, могут находиться такие трущобы.
Ему пришлось пробираться сквозь дебри проходных дворов, среди дюралевых коробок гаражей, утыкавших детские площадки, под веревками с серым от уличной грязи бельем. Солнце почти не пробивалось сквозь густую листву тополей, и порой у него возникало ощущение, что здесь, за фасадом проспекта, город перестал существовать. И только где-то за строениями раздавались голоса играющих детей. Тонкие, непохожие на человеческие – как эхо давно ушедших дней.