Царица явилась взглянуть на творение рук своего архитектора. Молодая еще женщина в одеждах фараона, решительно выступавшая впереди длинной процессии. Невысокая ростом, она не терялась на фоне высокорослых стражей, напротив, оттеняла их, и статью, и шагом; а всяким словом или жестом низводила до собственной тени. Всех, кроме зодчего. Стасу достаточно было взгляда, чтобы понять причину.
При появлении процессии смолкли барабанщики, наступила непривычная тишина. «На колени!», – поспешил рявкнуть надсмотрщик, сам падая ниц. И вся многотысячная толпа трепетно замерла. Царица взошла на пандус, свита суетливо толпилась окрест; одним движением руки Хатшепсут повелела всем, кроме архитектора, оставить ее. Подняла глаза: на нее смотрели десятки собственных изображений пилястр – колоссальных статуй царицы в образе Осириса, в белом одеянии, со скрещенными на груди руками, удерживающими царские скипетры, с длинной накладной бородой. Хатшепсут улыбнулась чему-то, прошла в дальние пределы первого яруса храма, мимо замерших резчиков, изображавших на стенах доставку обелисков, из каменоломен близ священного Карнака, к вырубленному глубоко в недрах скалы святилищу Осириса. Стас слышал ее голос, звучным эхом разносившийся по портикам, она говорила с одним только зодчим, но акустика стен позволяла слышать ее всем. И этим заставляла молчать о себе. Впрочем, обоим хватало и перехваченных украдкой взглядов, от которых Сенмут останавливал речь, а царица потупляла взор.
Стас смотрел на них, склонив голову, и сердце его, невольно, то замирало, то билось, убыстряя темп. Он уже слышал о младшей дочери Хатшепсут – Меритре, рожденной в союзе с Сенмутом, теперь зодчий является ее наставником. Первая, Нефрура, покинула бренный мир, верно, еще больше сблизив, говорящих сейчас о царстве Осириса словами, за каждым из которых скрывался иной смысл. Стас опустил глаза, сморгнул невольно: тысячелетнее горе вернулось к нему, промчавшись сквозь века и отыскав его даже здесь.
Царица и зодчий ушли незаметно, лишь зазвучавшие барабаны вернули Стаса в привычный ритм работы. Но Хатшепсут, еще долго являлась ему во снах, обретшая в них невыносимо знакомые черты, и этим будоража и без того переполненный впечатлениями разум. Покуда единообразие действий не истерло первые, самые острые воспоминания о царице, а вечные жажда и голод не вернули его назад, к камням, где горячий воздух скрипел на зубах мелким песком.
Уже в первую неделю кожа Стаса загорела до оттенка круто заваренного чая, сделав его похожим на местного, и лишь рост да выгоревшие на солнце светлые волосы выдавали в нем пришельца иного мира.
Впрочем, на стройке трудилось множество наемных работников из самых разных времен и стран, большинство из девятнадцатого-двадцатого веков. Но были и такие, что пришли из начала следующего века и даже немного позже. Сокровища страны Пунт позволяли царице не скупиться на рабочую силу, которой не хватало во всем царстве.
Поначалу Стас держался обособленно: он прибыл в одиночку, в то время, как остальные оказывались на земле Египта группами иной раз по паре дюжин человек. А потом познакомился с Вениамином из особенно большой компании, прибывшей незадолго до его появления. Вениамин завербовался в конторе «Осириса» в пятнадцатом году, можно сказать, дал деру, когда в его родном Ростове-на-Дону случилась серьезная заварушка. Если верить его рассказам, пришла пора вербоваться куда угодно, хоть в пекло, лишь бы унести ноги.
Очень быстро они сошлись и стали друзьями – как-никак, почти земляки. Странно было, что в «Осирисе» все же взяли Вениамина – очень мало походил он на здешний контингент. Худой, нескладный, в очках с тяжелыми линзами. Впрочем, он не таскал камни, а лишь облицовывал их, если эту работу можно назвать легкой. Вениамин прежде работал в туристической компании, финансировавшей археологической экспедиции местного музея, сам неоднократно участвовал в них, увлекался трудами Льва Гумилева и мечтал отыскать нечто необыкновенное. Можно сказать, ему это удалось.
Очки в сочетании с набедренной повязкой смотрелись диковато. Обгоревший Вениамин здорово походил на Махатму Ганди.
– Меня в учебниках истории всегда удивляли масштабы древнего строительства, – говорил он вечерами, когда они самодельными ложками хлебали супец, составлявший их ужин. – Взять те же пирамиды. Там на строительстве трудились сто тысяч человек, там – чуть не двести. Но ведь людей-то в те времена было намного меньше, чем в наше! Даже если согнать все окрестное население, столько не наберется… А военные кампании, проводившиеся в самый разгар храмового строительства? Египет вечно воевал с соседями.