…АРТУР!!! Теперь-то ты понял, что кончилась жизнь?! И всё, что у тебя осталась — это дорога Туда! Накатанная твоя колея, ведущая к Югу. В черный предел Кавказа, где ты сыграешь последний свой блюз на большой танцплощадке войны.
Возвращайся скорей! Могила уже разрыта!..
ГЕРОЮ РОССИИ
СТАРШЕМУ ЛЕЙТЕНАНТУ
ЖЕНЕ ОСТРОУХОВУ
Когда война ворвется в дом,
Огнем своим обуглив ставни,
Быть может, вспомнив о былом,
Мы одеваем вновь медали.
Мы одеваем ордена,
Как эхо тех воспоминаний.
На наши души и сердца
Ложится тень переживаний.
Ломая памяти рубеж,
Мы возвращаемся в те годы,
Где все горит пожарищ свет
И жизнь со смертью снова спорит.
В грязи раздолбанных дорог,
Завязнув, души остаются.
Ступив на старый наш порог,
Кошмары ночью в двери рвутся.
И ветеранами себя
Между собой не называем.
Те девяностые года
Мы слишком часто вспоминаем.
Да и какой тут ветеран?
Двадцатилетние мальчишки
По нашим селам, городам;
Ребята, парни да братишки.
Срывая дверь с петель, война
Вдруг позовет с собой обратно.
Да вот билет теперь туда
Не подают уже бесплатно.
В те девяностые года
Как не хотеть нам не вернуться.
А как рвались из них тогда,
Чтоб к дому снова прикоснуться.
Как я хочу еще раз сжать
Металл холодный автомата.
И обратить минуты вспять
К былому званию солдата.
К той правде, чести, простоте
Теперь которых не хватает
Я реже слышу о войне,
Да лишь сильнее душу травит.
Мое проклятие — Кавказ!
Как я люблю твои пейзажи.
Хотя смотрел на них не раз,
Взвалив на плечи груз поклажи.
Хотя снега лишали глаз,
При свете дня идущих в горы.
И ждал не сон в полночный час,
А те же трудные походы.
Какого бога мне просить
Теперь, Христа иль Магомета,
Чтоб, наконец-то, возвратить
Больную душу с того света?
…Быстрей минут шагают дни
Да ночи, как года проходят.
Живая память той беды
Свое насилье в дом приводит.
Срывая дверь с петель война,
Огнем затягивая ставни,
Всё ярче красит ордена
И начищает вновь медали.
Своим костром сжирает пыль
На потускневшем камуфляже.
Не тронув тот военный мир,
Дом обращает в прах пожара.
Еще немного. Гаснет свет,
И догорают ставни в доме.
И пепел серый этих бед
Волнами стелется по полю.
В проломе крыши солнца свет,
А ночью звезд замерзших бисер.
Прозрачный дождь и белый снег
Собой накроет пепелище.
И вот теперь в дверной проем
Уже никто не постучится.
Война, разрушив старый дом,
Не может радостью напиться.
И ничего с собой не взяв,
Оставив только запах гари,
Уйдет она, оставив страх
Давно рассеянный годами.
Огонь военных грозных лет
Все не дает душе покоя.
Но не прошу я новый век
Забыть то зло. Оно со мною.
Свое уродство спрятав вновь,
Война минуты все считает.
Когда прольется снова кровь,
Она уже не опоздает.
Когда война, ломая дверь,
Притащит в дом свое насилье,
Наверно я останусь с ней
И не пущу её в Россию.
III. МИР ВСЕМ ВАМ — 3
ОТ БАРНАУЛА ДО ХАНКАЛЫ
Сегодняшний день:
Контракты в постоянный чеченский отдел — это было такое новое, неизвестное и мрачное. Их лишь недавно отпечатала Москва, и пока что желающих послужить едва вылавливали в самых захудалых местах. Добровольцев было не сыскать потому, что никакой кадровик не мог поклясться, что стоит за этим контрактом, и правда ли, что Родина расщедрится на квартиру каждому, кого не убьют за три года войны. Первые, кого удалось отправить в этот поход, еще не вернулись, чтобы все прояснить. Хоть их не видали в гробу, но и живыми никто не встречал. Спрашивать что-то у ОМОНов и сводных отрядов было бессмысленно. Те ездили не за работой. Ездили воевать, пить и хоронить. И максимум на шесть месяцев.
Замполит отдела, огромный нескладный мужик, отчасти поумерил мой пыл на Чечню. Смотрел он на это трезво и не разделял моего ликования. Узнав, что я собрался подписывать трехгодичный контракт, ничего доброго мне не сказал, а посоветовал отслужить годовой, после которого станет виднее, стоит ли рисковать собой. "Чем там занимается участковый? — повторял он вслух мой вопрос и тут же озвучивал свой ответ, — Смотрел фильмы про американских шерифов? Так вот… У них шериф, у нас участковый. Назначат шерифа в какой-нибудь городок, он там командует. Приходит банда — шерифа на висельницу. Уходит банда — присылают другого шерифа. Так и в Чечне…" Он-то шутил, мой замполит, а я всерьез подумывал, где взять столько патронов, для целой банды. И не лучше ли запастись ими здесь? Ведь, вправду, дадут какой-нибудь аул, помощи не дождешься…
Меня часто посещали сны. Они знали мою тоску и старались облегчить ее своими кошмарами. Много ночей подряд они возвращали мне мою радость, много ночей подряд я снова видел Чечню. Я вновь переживал обстрелы крохотных наших блокпостов и застав; нудные, как осенний дождь, несвоевременные, как дурная болезнь. Я вновь шагал в горы, спал на камнях, обмораживал легкие, ненавидел войну. Я опять попадал в окружение, в плен, спасался бегством, меня убивали, рубили на части, однажды даже варили в каком-то котле… Но проснувшись, я не чувствовал страха. Они больше не могли меня напугать, недобрые мои сны. Ведь я продал бы душу, чтоб сбылся хотя бы один.
Как-то приснился сон: за мной прилетел "борт". Я ни с кем не попрощался и не прихватил ни одного узелка. Не чуя ног, я мчался в аэропорт. В лютую сибирскую зиму, не надев ничего, чтобы согреться…В Чечне я вылезал из самолета в домашних тапках, в старой прозрачной тельняшке, с запоясным тяжелым ножом — единственным оружием, что удалось раздобыть в Барнауле для драки. "Где форма? Как ты будешь работать?" — наседали на меня у трапа со своей ерундой полковники и генералы. "Дома забыл!" — кричал я в ответ, не понимая, как они смеют меня упрекать…
В то же утро меня вызвали в кадры: "Два дня на сбор!" Если б я выиграл остров в южных морях — так бы не плясала душа. Даже те, кто давно меня знал, теперь, наконец-то, засомневались: нормален ли я? Эти два дня я метался по всему Барнаулу, пил с кем придется и спал, где хотел. Роздал в случайные руки всё, что имел, бросил в костер всё, что любил: девичьи письма, книги, кассетные ленты, согнувшуюся от старости гитару — давний подарок ветерана первой чеченской войны. И еще простил своим должникам фантастические долги.
…Перед отправкой по обычаю выдавали обмундирование, которого мы не видели по нескольку лет. Но это был фарс. Не знаю, что было у других, но моя и предыдущая группа, не получили даже тренчик от фуражки, чтоб задавиться. Хотя, по совету тыловиков управления, мы явились туда с двумя-тремя сумками, и еще переживали в дороге, хватит ли рук, чтобы всё унести. Зря переживали. Никто и не заглянул в наши козыри — вещевые аттестаты без единой строки. Всем дали от ворот поворот. И только на мне не прошел обман. Я пришел туда сразу с пустыми руками; во-первых, потому что давно ничему не верил; во-вторых, мне ничего не было нужно, всё итак было на мне. Зачем мне лишние сапоги, шапки и звезды? Грош им цена на завтрашнем мертвеце.
Ах, да… Он был вещим, последний мой сон; участковые не отпустили меня без памятного подарка — тяжелого воровского ножа, отнятого патрулем у уличного хулигана.
…Москва, станция "Автозаводская", 6 февраля 2004 года. Мы опоздали лишь на какой-то час и, когда выходили на перрон, еще не знали, что там произошло. И так удивились, когда увидели, валявшиеся на земле окровавленные трупы, с подогнутыми ногами, в цветных разорванных пуховиках, в лакированных модных туфлях. Удивились, когда увидели раненых, посеченные их руки и животы, когда увидели, как плачут женщины, как жмутся к взрослым испуганные молчаливые дети…