То, что зверек в полете стал прямоугольным, возможно, только показалось в темноте: силуэт парящей большой летяги не похож на силуэты других летяг, он не прямоуголен, а треуголен. Перепонка между лап у этого зверька короткая: натянута не от лапки до лапки (то есть кисти и стопы), как у малых его собратьев, а лишь от локтя до колена, и потому передний край растянутого «парашюта» значительно уже заднего.
В одном прыжке большие летяги пролетают нередко сто метров, а в нескольких быстро следующих друг за другом прыжках, «приземляясь» на попутные деревья лишь на миг, чтобы тут же оттолкнуться, – и больше пятисот метров! И все это за считанные секунды! Так что, по-видимому, за ночь сумчатые аэронавты улетают довольно далеко от дома. Эта редкая для обитателей древесных крон способность, а также, конечно, и то, что мех у больших летяг слишком мягкий и непрочный, помогли, по-видимому, им уберечься от быстрого истребления. Большие летяги еще довольно многочисленны в эвкалиптовых лесах всюду на востоке Австралии. По ночам оглашают округу пррнзительными, резкими криками, которые заканчивает серия странных булькающих звуков.
Балансируя длинным хвостом, большие летяги ловко бегают по веткам. За эту ловкость и дали им ученые родовое имя шоинобатов, что значит – «канатные плясуны».
Но, как ни ловки «канатоходцы», лисы, видно, еще ловчее, потому что нередко ловят больших летяг, хотя на землю те почти никогда не спускаются. Наверное, хватают их в прыжке, когда летяги планируют низко у земли. Другой ненавистный враг большой летяги – лесная сова.
Вкусов своих малых собратьев большие летуны не разделяют: едят не насекомых, а только побеги, цветы и листья эвкалиптов и других деревьев. Бывает, что объедают цветы и листья на яблонях, чем садоводы, понятно, весьма возмущены.
Днем спят в гнездах, сплетенных из лыка, содранного с эвкалиптов, и выложенных внутри эвкалиптовыми же листьями. Заготовки для гнезда таскают, подцепив их хвостом.
Хоть сосков и два, но детеныш один (в июле – августе). Прожив безмятежно у мамы «за пазухой» четыре месяца, малыш перебазируется к ней на спину и верхом на родительнице путешествует по ночному лесу (однако, кажется, с дитятею на спине мать летать не отваживается, а только лазает по ветвям).
Пять видов сумчатых летяг видом своим и «парашютами» похожи, однако не все они близкие родственники. Разные роды летяг произошли от разных корней: наши «канатные плясуны», например, от каких-то древних кольцехвостых поссумов, которые летали не лучше черепахи.
Мех кольцехвостых поссумов тоже невысоко ценится, поэтому они еще довольно многочисленны в лесах Австралии по северному, восточному и юго-восточному побережью. Один вид обитает и в крайнем юго-западном углу этого континента (единственный, который иногда живет в норах!), один – на Тасмании и еще восемь других – в Новой Гвинее.
Колыдехвостыми их прозвали потому, что конец хвоста этих поссумов почти всегда свернут в кольцо, даже если и не обхватывает ветку. Но обычно они крепко держатся хвостом за сук и ветки, будто боятся упасть, выпустив опору. Все очень похожи и видом и образом жизни. Едят по ночам листья и почки. Днем спят в больших куполообразных гнездах, сплетенных в развилке суков из листьев, папоротников и обрывков коры. Доверчивы и нередко поселяются в садах и парках на окраинах больших городов. В садах объедают плоды и цветы (в частности, розы!).
Могут быть и быстрыми, но обычно медлительны. Увидев человека, замирают в сомнамбулическом безразличии, устремив на него отсутствующий взгляд. Потом медленно лезут, орудуя хвостом, как цепкой рукой, куда-нибудь в гущу листвы. С дерева на дерево обычно не прыгают, а как бы переползают: дойдут до конца ветки, та под тяжестью зверька согнется, а он, уцепившись за нее хвостом и повиснув вниз головой, ищет передними лапами опору. Найдя, переползает на нее. По земле бегает довольно быстро, но совсем не грациозно, поскольку короткие ноги и чересчур длинный хвост, загнутый кольцом вниз, для такого дела малопригодны.
Драчливы. Самки, более агрессивные, чем самцы, никого из представителей сильного пола около себя не терпят. Гонят прочь, если те приблизятся. Но драки не смертельны, потому что самцы у кольцехвостых поссумов рыцарственны: всегда уступают дамам и после небольшой ссоры ретируются.
По ночам люди часто слышат в Австралии приятные, будто птичьи, крики – вокальные упражнения кольцехвостых поссумов: трудно поверить, что так кричат звери. Когда дерутся – зло ворчат. Когда напуганы – верещат, как наши белки. А если детеныша отнимают от матери или он потеряет ее, то пронзительно щебечет, как некоторые летучие мыши. Так что язык звуков у поссумов богатый.
В первые месяцы года самки на время забывают о своей непримиримой вражде к «сильному полу», и в конце апреля две маленькие, но полные копии матери покидают тесную уже теперь для них сумку и забираются к ней на спину, крепко оплетя ее тело хвостиками. Хотя сосков в сумке четыре, только два из них способны выкормить крохотных младенцев. Рождает самка их иногда и шесть, но все лишние, не успевшие, опередив других, добраться до полноценных сосков, погибают.
Поссумы еще нескольких разновидностей своей беготней и криками оживляют ночами леса Австралии.
Самые крупные (с кошку) и самые известные людям хотя бы потому, что нередко поселяются, под крышами домов, на чердаках и по ночам не дают спать возней и ссорами, – лисохвостые поссумы, или кузулисы. Мех у них красивый, серебристо-серый (желтоватый на брюшке), густой, плотный и довольно дорогой. В пушной торговле именуют его (без всякого, впрочем, основания) то бобром, то опоссумом, то скунсом, а то и аделаидской шиншиллой. В 1904 году Австралия экспортировала в Лондон и Нью-Йорк четыре миллиона шкурок кузулисов! И в последующие десятилетия избиение лисохвостых сумчатых продолжалось: в 1920 году с июня по сентябрь, когда была разрешена охота, пали под выстрелами сто тысяч, а за зимний сезон 1931/32 года – больше миллиона лисохвостых.
Теперь кузулисы почти повсюду под охраной закона, и охота на них разрешена лишь в определенные сезоны. Их два вида в Австралии и один в Тасмании, очень схожих. Острая мордочка, лисьи ушки и хвост пушистый. Лапки как у всех древесных сумчатых: с цепкими когтистыми пальцами, ловко хватающими; хвост снизу у конца голый, чтобы удобнее держаться за ветки; и сумка на животе. Так что лиса, да не та…
Редкое животное так мало щепетильно в выборе жилища и его окружения, как кузулис. И кроны стометровых эвкалиптов ему годятся, и низкорослые кусты, и густые тропические леса, и редкие рощи по долинам рек, и расщелины в голых скалах, и дыры в обрывах рек, и кроличьи норы в открытой степи, и даже чердаки. Оттого что в Центральной Австралии самцы-кузулисы часто поселяются в кроличьих норах, родилась абсурдная легенда. Фермеры уверяют – такой выбор жилья сделан старыми греховодниками неспроста: будто бы состоят они в преступном мезальянсе с крольчихами. И будто бы помеси от их сожительства видели. Но это миф.
А вот рассказы о странной беспомощности кузулисов в роковой для них встрече с хищным вараном гоанной, похоже, правда.
Аборигены уверяют: когда варан, цепляясь длинными когтями, лезет на дерево с кровожадными намерениями, кузулисы, услышав скрежет его когтей по коре, вместо того чтобы скорее бежать, сидят и кричат от страха. Чернокожие охотники, учтя эту их непонятную слабость, имитируют, царапая палкой о кору, шорох ползущего по стволу варана, и обманутые зверьки не разбегаются, а лишь в ужасе жмутся друг к другу.
Два других ненавистных врага кузулисов – клинохвостый орел и динго. Дикие собаки раскапывают тех, что прячутся в кроличьих норах, в дырах по обрывам рек и между корнями деревьев.
Пропитание кузулисы ищут и находят на деревьях и кустах, опустошают временами и сады. Разоряют птичьи гнезда, едят и мертвых птиц, возможно, и кроликов (тоже скорее всего мертвых) – в их желудках находили клочья кроличьей шерсти.