К моей радости, этот сложный этап отстранённого всматривания в загадочные тонкости изломанной чужой судьбы закончился для меня быстро и благополучно. Должник вернул мне занятую сумму в условленный срок, и я заметил, что для него это также было невероятным облегчением.
Я увидел его благодарно улыбнувшимся, а на мои осторожные, поощрявшие его к обычной скромной общительности, но как бы не имеющие к делу никакого отношения и обтекаемые расспросы, всё ли у него в порядке, он даже дал несколько обстоятельных ответов и позволил себе пуститься в некие недлинные и не утомившие меня рассуждения о текущем нашей жизни и жизни нашего двора и дома.
Уже расставшись с ним, я думал о том, что сосед каким-то, видимо, очень дальним чутьём улавливал и даже старался угладить мои сумбурные мысли, касавшиеся нашего знакомства, в котором не содержалось ничего, кроме чистой вежливости и намерений соблюсти элементарную порядочность, но в то же время пятном торчало известное мне да, безусловно, и ему общественное или, если проще, местное мнение – о его хмельной наклонности.
Трудно было судить, в какую сторону и как далеко могли бы распространяться эти наши скрытые даже от самих себя, но проникавшие сквозь нас отношения с элементами искренней уважительности. Тем не менее они уже были явными, и теперь мы оба хорошо знали об этом. Их наличие выражалось хотя бы в том, что алкоголик, передав долг, не захотел даже намекнуть на возможную необходимость нового займа ему, которая могла последовать едва ли не через какой-нибудь час-другой; что он был как бы твёрдо уверен: я не откажу ему; я же, в свою очередь, готов был снова и сразу дать ему в долг как только он попросил бы меня об этом. «Таковы мы как личности, – пробовал я рассуждать, поддаваясь обаянию минимально уяснённого. – Их постижение вряд ли когда удовлетворяет наши запросы. Но хорошо уже, если нам дано хотя бы на чуток придвинуться к ним, познавая их. Очутившись ближе, понимаешь больше…»
И тут я вспомнил, что человек, только что переставший быть моим должником, и по виду, и по манере говорить и рассуждать нисколько не походил на выпивавшего и тем более на пьяницу, каким я, видя его раньше очень редко и то издали, в основном же со слов многих жильцов нашего дома, доверяя им, считал его. Заморённый, уставший, огорчённый – да; в остальном же обычный, как то говорят о выпивающих лишь иногда. Скажу ещё больше: точно то же я наблюдал и в нашу с ним первую встречу да как-то не соизволил придать хоть какой-нибудь вес этому странному своему упущению.
Дни проходили за днями, и то доверие, которым мы взаимно прониклись в отношении друг друга в самом начале, не только не истаяло, но и возросло. Учитель географии несколько раз брал у меня в долг, и столько же раз исправно возвращал.
Мы договорились, что, если ему потребуется, он может находить меня у гаража по вечерам, когда я ставлю машину после поездок по городу или в районы. Гараж был в какой-то сотне метров от дома. Я не торопился уйти оттуда, закончив свои дела.
Хорошо было чувствовать медленно спадавшую усталость онемевших за день мышц, перекинуться парой фраз с кем-нибудь из приятелей, также ставивших здесь машины в соседних боксах. Владимир Петрович, казалось, менялся на глазах. Я, было, начинал подумывать, что вот ведь как хорошо всё пошло, может, он наберётся воли и растопчет, искоренит свою пагубную привычку. Как бы изменилась его жизнь!
Одно вот это выпрашивание денег с последующей отдачей, одно это каких стоит моральных трат и усилий. Я ни разу не заводил с ним разговора на эту щекотливую тему. Уже можно было от души радоваться хотя бы тому, что получалось. Наречённый алкоголиком, учитель приобретал облик приличного и доброго человека.
Но однажды мне пришлось глубже рассмотреть наши с ним отношения и не на шутку встревожиться его состоянием. Я что-то чинил и чистил в подкапотной части, когда Солодовников появился в проёме гаражных ворот. Он принёс взятый долг, и, как всегда в прежних таких случаях, смотрелся уже в привычном для меня слегка приподнятом и раскованном виде. Был, как я считал, удобный момент, чтобы разговорить его о том неясном и почти таинственном, державшем его, что называется, на поводке.
– Мы с вами уже достаточно знакомы, – сказал я, – могу я спросить вас, из-за чего вам нужно пить? Почему вы не решитесь бросить?
– Да, разумеется, я не собираюсь ничего скрывать, – начал он обстоятельно и ровно. – Однако раньше, когда я пытался кому-нибудь говорить об этом, надо мной смеялись, и мне становилось обидно. Надеюсь, что когда я начну говорить с вами, такого не произойдёт. Хотя – не знаю…