Не считая нужным приукрашивать или затирать обстоятельства, доктор исторических наук Гришкина, давшая интервью изданию, прямо говорит о многих сложных поворотах в процессе вхождения.
«…«благодаря» этому процессу, – делает итоговую ремарку учёный, – мы получили то, что называется империей, «имперским сознанием». А у этого сознания в России есть одна существенная особенность. …нам легче и предпочтительнее уйти на новые места, заново обосноваться где-то, нежели последовательно и целеустремлённо обустраивать свой клочок земли, свой дом, как это уже много столетий делают европейцы.
Это – экстенсивный путь развития, противопоставленный более прогрессивному – интенсивному. С инерцией этих издержек «имперского сознания» мы сталкиваемся до сих пор. И в национальном сознании, и в экономике, и в политике.
Именно с тех пор в нашей стране во всём господствует государственное начало, ничего не делается без участия государства: реформы только «сверху», гражданское общество формируется «сверху». Инициативы снизу практически нет…»
Так-то вот, рассудительно, спокойно, не поднимая исторической пыли – оно, кажется, и вернее, и намного честнее.
По этому поводу приведу ещё одну цитату из публикации «Известий Мордовии» от 11 мая 2006-го года. Она принадлежит тогдашнему ректору Мордовского университета Макаркину.
Поясняя «необходимость» «1000-летия», он замечал: «Историческая наука знает немало примеров, когда потребности современного развития общества актуализировали подобные судьбоносные события».
Более прагматично выразить пожелание отметить круглую дату, а если быть точнее, то – сразу и вторую (525), пожалуй, нельзя.
Решение о праздновании, которое протаскивалось так настойчиво, было принято. Что тут сказать? Веселье, разумеется, – дело хорошее. Чего бы и отказываться?
Только и мотивация, и повод к тому должны будут всё-таки оставаться на совести учёных историков. Как РАН-овских, так и мордовских, пролоббировавших проект.
Я здесь говорю об ответственности науки, о доверии к ней. И соответственно – об уважении к ней. Ясно, что в данном случае она его теряет, едва ли не напрочь.
Удобные для власти заключения вполне ведь способны дискредитировать академический институт, что, повторюсь, в ином случае может прямо обернуться приватизационной вознёй. И тут, кажется, был бы даже свой резон.
Такая сфера как историческая наука – не сошла ли она с рельсов как управляемая исключительно государством и угождающая его заказам? Разве в этом её назначение?
Помнится, по мере написания разделов своей «Истории государства Российского» Карамзин, рассчитывая на официальную поддержку, ещё до публикации вычитывал их тогдашнему царю Романову.
Что получилось в итоге, известно.
Ещё совсем молодой Пушкин, комментируя коротким стихом эту работу, отметил, что в ней утверждаются «необходимость самовластья и прелести кнута». Разве это не достаточный укор исторической науке, когда излишним услужением государству она демонстрирует свою продажность? Не лучше ли бы ей было, если перевести её или хотя бы её наиболее важные пласты на принципы частного управления и развития?
Эксперимент наверняка стал бы интересным…
В повестку дня уже самой властью ставятся подобные перемены. Совсем ещё свежо возведение в закон положений о частичном использовании мер приватизации в отношении театров и прочих гос– и муниципальных учреждений культуры.
Стоило бы, кажется, не забывать про такую тенденцию, справедливо расцененную многими как недостаточно обдуманную и даже губительную, уводящую в самую темень беспощадной новорыночной цивилизации…
В объятиях веры
ПОП И ЕГО РАБОТНИК
Немудрёная «Сказка о попе и о работнике его Балде» не единственное произведение великого поэта, где он впрямую издевается над сословием наставников веры.
По поводу «Гаврилиады», при жизни Пушкина не публиковавшейся, но ходившей во многих списках, нападки на него со стороны клира были настолько грозными, что он вынужден был письменно объясниться перед Верховной комиссией при царе Николае I о своём «поведении» и отказаться от своего авторства на это произведение.
Со сказкой происходило несколько по-другому. На известного уже поэта церковь из-за неё не «наскакивала». Как очень крамольная, написанная позже, эта вещица также не публиковалась при жизни поэта, а после его смерти увидела свет замаранной цензурой: негативным персонажем выступал в ней не поп, а купец.