Комсомольцы окружили старого доктора. Ему пожимали руки, благодарили за помощь молодежи.
Утром Ходыча получила большой букет цветов.
Маша каждый день навещала ее в больнице. Она часами просиживала у постели больной. Ходыча вначале недоверчиво относилась к худенькой девушке, с подстриженными светлыми волосами, потом привыкла. Они подружились. Теперь Ходыча с нетерпением ожидала прихода новой знакомой. А если случалось, что Маша задерживалась, больная нервничала, ничего не ела и сразу успокаивалась, как только ее новая подруга появлялась в палате.
Однажды в сумерки Ходыча рассказала Маше о своей жизни, о Николае. Девушка молча, внимательно выслушала Ходычу.
После этого вечера Ходыча немного оживилась. На лице у нее уже не было прежнего отчаяния, в глазах робко засветилась жизнь. Ей стало легче. Ходыча лечилась, аккуратно выполняла предписания врачей - ей хотелось поскорее выйти из больницы.
Когда Ходычу выписали, Маша помогла ей поселиться в маленькой комнатушке рядом с женотделом.
Ходыча владела узбекским языком и немного говорила по-таджикски. Ей предложили работать переводчицей в женотделе. Она с жаром взялась за новое дело. Еще в больнице она читала книги, в которых описывалась горькая женская доля. Но девушка из жизни знала о тяжелой участи женщин. С детства она была окружена соседками, несчастными рабынями своих отцов, мужей, братьев. Она слышала по ночам нечеловеческие крики истязаемых, днем видела заплаканные лица, следы побоев. Она знала, что под черной сеткой из конского волоса скрывались изможденные лица, покрытые преждевременными морщинами, робкие, страдальческие глаза.
Теперь они больше не хотели быть рабынями. Десятки таких женщин приходили в женотдел. Одни хотели учиться, другие - работать. Одни спрашивали, как развестись с нелюбимым мужем, другие - жаловались на родителей, которые хотели продать их замуж, как продают овец на базаре. Всех надо было выслушать, всем посоветовать, помочь.
Днем Ходыча проводила время в женотделе, вечером - в женском клубе. Мужчины туда не допускались, и женщины чувствовали себя там свободно. Они снимали свои чачваны и оставляли их у входа, как оставляют пальто, входя в театр.
Маша часто брала Ходычу с собой в кишлаки, они ходили по дворам, созывали женщин на собрания. Ходыча научилась внушительно разговаривать с мужьями, не пускавшими жен на собрания, знала, как и чем их припугнуть. Женщины собирались, и начинались бесконечные рассказы, жалобы, просьбы.
Ходычу уже знали во всех окрестных кишлаках, женщины ее любили, зазывали к себе, угощали своими немудрыми лакомствами. Прозвали ее "Апа-татар" - сестра-татарка. Так и осталась за ней эта кличка.
Апа-татар стала желанной гостьей в каждом дворе. Женщины чувствовали, что эта девушка с большими грустными глазами сама немало пережила.
Чего только не насмотрелась Ходыча за это время. Сколько человеческого горя и унижений увидела она. Но девушка видела и другое - как в муках рождается новый человек. Женщина тянется к настоящей жизни, и ее не остановят ни ножи ревнивых мужей, ни жадные до калыма родители, ни установления шариата.
Однажды в женотдел пришла заплаканная девушка лет шестнадцати. Звали ее Гульшан. Дрожа и всхлипывая, она рассказала, что отец хочет продать ее в Рохаты какому-то своему знакомому, которого она никогда не видела.
- Ты грамотная? - спросила Ходыча.
- Умею читать и писать, - сквозь слезы ответила Гульшан. Ходыча спокойно взяла девушку за руку и привела в женский педтехникум.
- Вот вам новая ученица, - сказала она. - Читать и писать она умеет, остальному - научите.
Гульшан осталась в техникуме. Через несколько дней в женотдел пришел высокий старик. Он долго сидел на корточках у входа и не решался подойти к Ходыче. Наконец, он вошел и с видом человека, который бросается в омут, спросил, не приходила ли сюда девушка по имени Гульшан. Он ее отец, и дочка сейчас ему очень нужна. Ходыча сказала:
- Пойдемте к вашей дочери. Мы спросим у нее, и если она захочет пойти с вами - вы возьмете ее.
Ходыча повела старика в техникум. Гульшан вышла сияющая, хорошо одетая, чистенькая, только руки ее были измазаны чернилами. Увидев старика, она сразу померкла. Умоляюще взглянув на Ходычу, Гульшан сказала:
- Не хочу домой, не хочу. - И заплакала.
Старик злобно блеснул глазами, но смиренно поклонился и ушел.
У Ходычи появились новые знакомые. Она подружилась с комсомольцами Виктором, Жорой Бахметьевым, секретарем горкома Шамбе.
Все чаще предлагали они Ходыче вступить в комсомол, но она не решалась - считала, что недостойна.
Летом Маша рекомендовала ее на самостоятельную работу. Люди требовались всюду и - особенно знающие местные языки. Ходычу направили в женотдел Курган-Тюбинского округа.
Она простилась со своими новыми подругами в женском клубе, в педтехникуме. Гульшан попрощалась с ней, поплакала. Она выросла и похорошела за это время.
Ходыча уехала в Курган-Тюбе.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ИСПЫТАНИЕ ПРОЧНОСТИ
Гулям-Али не захотел ехать в Дюшамбе. Вскочив на коня, он направил его через базар и выбрался на Хаитскую дорогу. Там он отпустил повод и медленно поехал по узкой тропе. В долгом пути о многом подумаешь. Гулям снова и снова подробно перебирал все события, так неожиданно свалившиеся на него за эти последние дни.
Все, что он делал, он делал правильно. Он точно выполнял полученные в ЦИК'е инструкции, всегда советовался со старшими товарищами. Да и не один же он проводил работу в кишлаках. Но сейчас он вспоминал, что куда бы ни приезжал, всюду его встречали очень недоверчиво. Нужно было много говорить, убеждать, уговаривать. Постепенно глаза людей становились мягче, его водили из дома в дом, угощали нехитрой едой, внимательно слушали. И люди сами, добровольно соглашались ехать на новые места, в долину.
Нет, он ни в чем не виноват. Его совесть чиста. Здесь что-то другое. Зачем понадобилось этому Леньке исключать его из комсомола? Для чего Камиль привел незнакомого старика из кишлака, где Гулям никогда не бывал? Все это очень странно, но Гулям все-таки закончит порученное ему дело, а потом поедет в Дюшамбе. Пусть не ждут, что он бросит все и сбежит оправдываться. Правду, как солнце, - халатом не закроешь.
Конечно, если бы Касым-Командир не уехал в Москву учиться. Гулям рассказал бы ему всю эту историю Касым-Командир помог бы найти управу на Леньку. Но старого партизана нет, а другие могут и не поверить.
Гулям-Али медленно спустился в долину, потом так же неторопливо поднялся на гору и заночевал у пастухов, которые пасли овец на зеленом склоне. К концу второго дня, перебравшись через многочисленные ручьи и речонки, Гулям Али въехал в Хаит.
Это был большой, богатый кишлак, весь в садах, зеленевших за высокими заборами, сложенными из камней. Секретарь исполкома Азизджон, с которым Гулям познакомился еще в Дюшамбе, отвел для него лучший стол в холодной комнате. Здесь Гулям отлично выспался, подложив под голову несколько толстых папок.
Утро в Хаите началось, как обычно. На площади возле исполкома собрались дехкане из окрестных кишлаков, у открытых лавок толпился народ. По улице тянулся длинный караван ослов, нагруженных мешками. Гулям сидел с Азизджоном у раскрытого окна и обсуждал свой путь по кишлакам. В исполкоме было по-утреннему тихо.
Вдруг, будто сильный ветер пронесся по улице. Дехкане быстро вскакивали на коней и куда-то уезжали, закрывались лавки. Торговавшие на базаре торопливо укладывали свой товар в мешки и навьючивали ослов и лошадей.
Азизджон с тревогой выбежал из исполкома. Гулям выглянул в окно. Мимо пробежал Азизджон и крикнул:
- Скорей!
- Что случилось? - спросил Гулям, но тот уже скрылся.
Гулям вышел на улицу. Площадь, где недавно шумела толпа - опустела. Только у помоста чайханы суетились белобородые старики в больших чалмах. Они торопливо расстилали ковры, укладывали на них цветные подушки. Откуда-то издалека ветер донес приглушенный расстоянием протяжный крик. Повернувшись к реке, Гулям увидел несущихся по склону горы всадников. В руках у них блестели шашки, которыми они рубили воздух.