— Голову промойте.
Так и есть: небольшой осколок пробил шлемофон, вошел в череп слева и застрял. Даже край наружу торчит.
— Это от брони осколок оторвался, — оценил ранение более опытный хоть и тоже до Польши не воевавший Голщапов. — Если не глубоко вошел и мозг сильно не поврежден, глядишь, еще и выживет.
Пулеметчик довольно умело перебинтовал голову Никитина поверх осколка и застегнул на нем обратно одежду. Под затылок заботливо подложил его же шлемофон. Порядок. Чем еще товарищу поможешь? В медсанбат бы надо. Командир сверху все видел и распорядился:
— Там тень. Пусть пока полежит. Голощапов, к рации. Свяжись с батальоном. Гурин, броневик Сердюка на ходу?
— Не знаю. Там капот пробит в нескольких местах. Я проверю.
— Давай.
Колька приподнял правую пробитую заслонку капота: снаряд, с легкостью преодолев тонкую противопульную броню, разворотил и мягкий алюминиевый блок цилиндров. Дальше можно было не проверять, и Колька опустил заслонку обратно.
— Каюк двигателю, — ответил на вопросительный взгляд командира. — Может, ребят достать, пока тела не закоченели?
— Правильное предложение. Сейчас Голощапов тебе поможет. Связи все равно нет.
И Олег помог. Вдвоем они вытащили, неприятно измазавшись, всех троих на дорогу, а потом бережно уложили в ряд на обочине, в сторонке от убитых поляков. Колька отрезал своим трофейным штыком кусок брезента и лопатой, взятой с броневика, собрал на него с пола оторванные ошметки тел, стараясь не рассматривать этот кровавый дурнопахнущий кошмар. Связал брезент узлом и положил рядышком с телами.
— Может, похороним? — спросил Колька командира.
— Потом, — вздохнул командир. — Ребята теперь и подождать могут — они теперь не спешат. С батальоном связи нет. Голощапов, — окликнул радиотелеграфиста-пулеметчика, — иди снова пробуй наладить. Нам пока одной машиной дальше двигаться смысла нет, но с оставшимися панами разобраться не мешало бы, — командир кивнул в сторону залегшей в нескольких сотнях метров впереди цепи. Но сначала… Гурин, ты смотрел: там пушка и пулеметы в порядке?
— Вроде, да. Но специально я их не разглядывал.
— Тогда так: нельзя вот этих вот, он кивнул на скошенных картечью и пулеметом поляков вокруг, без проверки оставлять. А то, двинемся мы вперед — с теми за дорогой разбираться, а тут вскочит какой-нибудь притворяющийся убитым, заберется в пустой броневик, да и влупит нам в корму бронебойным. Подойди. На вот тебе твой любимый пулемет. И подсумки с запасными магазинами нацепи. Проверишь: нет ли живых.
— А если есть? Застрелить?
— Ты ведь из Харькова. По-украински говоришь?
— Конечно. В колонии в школе учили.
— Ты вначале подойди к ним поближе и громко крикни, чтобы, кто живой, вставали и сдавались. Мол, кто сам не сдастся, — ты застрелишь. А дальше обойди всех, в чьей смерти сомневаешься — пни ногой или сразу стрельни. Особо не зверствуй: раненых не добивай. Мы, все-таки, Красная Армия, а не германские фашисты какие-нибудь.
— Понял, товарищ командир, в смысле, есть, — кивнул Колька, застегивая на себе второй пояс с подсумками для магазинов и беря тяжелый ручной пулемет поудобнее.
— Для одиночной стрельбы ставь флажок переводчика огня в переднее положение, для автоматической — в среднее. Я на практике выяснил.
— Ясно, — бросил взгляд на переводчик огня Колька.
— Погоди, Гурин, — спохватился Иванов, — постой пока. Я, получается, тебе свой пулемет отдал, а сам останусь тебя прикрывать с одним лишь биноклем и наганом. Голощапов, связи все нет?
— Нет, — ответил тот.
— Тогда сбегай в броневик Сердюка, сними мне курсовой пулемет и принеси. И диски прихвати, сколько сможешь.
Голощапов принес вынутый из шаровой установки ДТ с парой запасных дисков и передал все на башню командиру.
— Вэльмышановни паны ляшськи воякы! — закричал Колька. — Хто з вас щэ жывый, прошу встати бэз збройи з пиднятымы до горы рукамы. Обицяю жыття. Рахую до пъяты. Потим пэрэвирю кожного. И хто сам не встав — вбью бэз жалю. Одын, два, тры, чотыры, пъять — я пишов шукать. Хто нэ встав — я нэ вынэн.
Никто не отозвался и Колька начал с осмотра тел, лежащих на дороге. Судя по многочисленным кровавым ранам на мундирах — вокруг броневика живых не было. Правда, кое-кого он сапогом все-таки пошпынял. Исключительно на всякий случай. Колька вздохнул и углубился в поле, где среди желтеющей на коричневой земле стерни вповалку лежали жертвы первой картечи.