«…Я Эштарива́н… последний из Творцов… тех, кого вы называете Предтечами…»
— Почему ты не уничтожил Кар’Танара? Почему позволил ему творить всё, что он желал? — спрашиваю, не скрывая злости в голосе.
«…Вмешиваться не моя функция. Ограничения. Должен наблюдать, направлять, помогать. Боролся с собой. Пытался помочь…»
— Помочь как? — наклоняюсь ближе к пульсирующему сгустку.
«…Я создал Нуллификаторов… чтобы остановить… но поздно… слишком мало… слишком медленно…»
— Ты же видел, что одних Нуллификаторов недостаточно? Он убивал их задолго до того, как они обретали силу.
«…Да… Наставлял потомков… Ультхаков… План… Седьмой раз… Ключевой…»
Всё встаёт на свои места. ВечноЦвет упоминала какого-то союзника во время нашей первой попытки взять штурмом дворец. Получается, это Эштариван позаботился о том, что в тот раз мои друзья оставались на этой планете до конца сражения, хотя те, кому они бросили вызов на дуэль и погибли в бою с кселари.
Лёшка подходит ближе, заворожённо глядя на артефакт:
— Спроси, можно ли его как-то освободить?
Не успеваю я сформулировать вопрос, как голос передаёт мне спокойствие и смирение.
«…Нет… Таково моё… предназначение…»
Сердце Мироздания начинает пульсировать ярче.
«…Прикоснись… возьми силу… стань новым хранителем…»
В горле пересыхает.
— Егор, — голос брата звучит предостерегающе, — подумай хорошенько. Это слишком большая власть для одного человека.
Киваю, понимая его опасения, но выбора нет — только с помощью артефакта можно навести порядок. Делаю глубокий вдох и касаюсь пульсирующего сгустка.
Мир взрывается калейдоскопом образов, звуков, ощущений. Я вижу рождение звёзд и их смерть, возникновение первых форм жизни и ввод Сопряжения на тысячах планет. Вижу стройную систему Телепортариумов, объединяющую галактики. Вижу юные цивилизации, впервые шагающие к звёздам. Вижу народ альфар ещё до их разделения на две ветви…
И я вижу другое — процессию замученных душ, бесконечный поток жертв Сопряжения, монстров, созданных для развлечения, хрупкие тела, разорванные в клочья…
Ярость накрывает меня с головой. Я чувствую, что могу щелчком пальцев стереть из существования целую расу. Могу уничтожить кселари полностью, без следа, как будто их никогда не было. Это было бы… справедливо? Правильно? Месть за всех погибших, за все разрушенные миры, за все потерянные жизни…
— Егор! — голос брата вырывает меня из транса. Он стоит рядом, тревожно заглядывая мне в глаза. — Ты в порядке? Твои глаза… они светятся.
— Я хочу уничтожить их всех, Лёх, — мой голос звучит странно даже для собственных ушей — глубже, с металлическими нотками. — Всех кселари. Стереть их из вселенной, как плесень. Всех до единого. До последнего яйцеголового ублюдка, — в груди клокочет ярость, раскалённая добела.
Братишка крепко хватает меня за плечи, заставляя посмотреть в глаза:
— И чем ты тогда будешь отличаться от Императора? — его голос режет, словно нож по открытой ране. — Это геноцид, Егор. Ты собираешься уничтожить целую расу за грехи одного тирана? Ты правда этого хочешь?
На секунду перед моим внутренним взором встаёт образ Горгоны. Её морщинистое лицо с пронзительными глазами, тонкие губы, сжатые в упрямую линию. Едкая старуха смотрит на меня без осуждения, но сам её облик служит напоминанием. «Стрелок несёт не возмездие, но правосудие», — звучит в памяти её голос, хриплый от сигарет и прожитых лет. Правосудие беспристрастно. Оно не ищет врагов, оно ищет истину.
Чувствую, как слова Лёшки медленно пробиваются сквозь плотную пелену гнева. Дыхание постепенно выравнивается. Я вспоминаю, что говорил Эриндор — кселари не всегда были такими. Кар’Танар изменил их генетически, усилил агрессию, подавил эмпатию, чтобы превратить в идеальных солдат. Чтобы сделать их продолжением своей воли.
Мои плечи опускаются. Рука, готовая сжать мир в кулаке и раздавить, медленно разжимается.
Если жестокий человек искалечил разум собаки, заставив её бросаться на прохожих, кто виноват? Пёс, который по-другому не умеет, или садист, превративший животное в инструмент своих ублюдочных пристрастий? По-закону живодёра наказывают, а пса усыпляют, но лишь потому, что ему уже нельзя помочь.
А что, если бы надежда на излечение всё ещё оставалась?..
— Ты прав, — говорю тихо, чувствуя, как ненависть медленно отступает. — Я был близок…
«…Исправить… можно исправить…»
— Знаю, — киваю мысленному голосу. — Можно вернуть их к изначальному состоянию.