Вдруг чую — самому мне край… Один из ихних насел на меня с яростью да ловкостью адской. Сто раз мой меч касался его груди, и сто раз он отбивал его и свой меч против меня обращал. Смотрю и не могу понять: муравей это или пантера? Маленький, худенький, жалкенький… (от голода исхудавший, потому что голод там, в их стенах, уже свирепствовал), до плеча мне ростом доходит, точь-в-точь муравей!.. А сильный, несмотря ни на что, а яростный да ловкий, все вокруг меня обойти норовит — словом, пантера! Эге, думаю, неужели я дам себя на съедение этому насекомому? Перебросил я меч в левую руку, а правой как схвачу его за ногу, и не успели бы вы даже «здравствуй» сказать, а я его уже с коня стащил. Легкий он был! Рука моя чувствовала, что внутри него пусто. Тут они уже начали отступать перед нашей Фульминатой, а я, иудейского противника моего за ногу держа, к Титу его на полном скаку коня понес. Несся я, а пленником моим, словно писец тростниковым стилом, все еще его за ногу держа, в воздухе вертел. Если бы кто посмотрел, рассмеялся бы, но зато над силой руки Педануса никто с той поры никогда не засмеется…
Слушатели смеялись не над силой руки Педануса — эту силу и так было видно, — а над представленным им образом иудейского противника, которым римский сотник, держа его за ногу, в воздухе вертел, словно писец тростинкой…
— Их дерзость не знала границ, — таким же, как и у Педануса, грубым голосом заговорил стоявший рядом Пуденс. — Пусть Педанус будет свидетелем правдивости моих слов. А дело было так… Мы встали против их войска и ждали команды к бою. Нельзя даже шелохнуться… Скажи, Педанус, какая это мука — не иметь возможности вступить в схватку без приказа, стоять и слушать их наглые шутки и оскорбления… Обзывались и насмехались… Насмехались над нами: так долго держим в кольце город и ничего не можем сделать… И тогда один из них, тот, который всегда был рядом с их предводителем, с Иохананом Гисхальским, вышел вперед. Высокий, тощий, черный. И из трясущегося рта своего стал осыпать войска наши оскорблениями, дошел до того, что сказал: «Вызываю на бой любого из воинов ваших… Ну что, римляне, нет у вас, что ли, сил сразиться с иудеем? Дайте мне хоть одного из вас к сердцу прижать!» Подтверди, Педанус, что так он говорил. А я слушаю, злюсь, но стою как вкопанный. Дисциплина! Никому без приказа нельзя и пошевелиться! Менее выдержанным и дисциплинированным был Приск, молоденький сын сестры моей, Сервилии… Года не прошло с того времени, как облачили его в тогу зрелости… и сразу потом он стал солдатом… ребенок! Подтверди, Педанус! Выскочил из шеренги… не сдержался… сорвался… на иудея полетел… встретились, столкнулись, коротким был поединок… пал мой Приск окровавленным, пронзенный насквозь мечом иудея… Подтверди, Педанус, каким белым и прекрасным, каким смелым и добрым был сын моей Сервилии… ребенок! Сам я неженатый… Все Риму служил, некогда было гнездышко свить… Хотел Приска в сыновья взять… Одна у меня сестра… эта… Сервилия… женщина приличная и милая, которая, когда я в Риме находился, кормила меня прекрасными бобами, одежду мне чинила, и вместе мы вспоминали родителей… Скорбя о сыне, быстро отошла она в страну теней!.. Подтверди, Педанус…
Педанус не подтверждал. Громадным кулаком вытирал он увлажненные слезами глаза. Голос Пуденса, становившийся все жалобнее, и грубые черты лица этого воина, вот-вот готового заплакать, растрогали впечатлительную толпу.
— Если бы я была на месте Сервилии, — прижимая к груди подростка с окровавленным ухом и обнажая ряд белых зубов, крикнула Бальбия, — я бы до тех пор искала этого иудея, пока не нашла бы, а найдя, глаза бы ему выколола, язык бы выдрала и когтями сердце бы его выцарапала!..
— А если бы, Бальбия, ты была матерью того самого иудея, которого Педанус, держа в воздухе за ногу, нес Титу, что бы тогда ты сделала? — громко спросил человек в плаще с капюшоном.
Но никто не обратил на него внимания. Толпа, слушавшая рассказы сотников, гудела.
— Как же так?! — громче остальных кричал ткач Сильвий. — И ни один из вас не отомстил за бедного Приска? Наглость иудея прошла ему безнаказанно?..
— За него отомстила стрела Пуденса, — ответил Педанус. — В спутника Иоханана Гисхальского он выпустил стрелу… сраженный, тот пал на землю…