– Договорились.
– У меня была дочь, которая родилась за два года до вашего появления на свет. Она очень походила на вас. Мы с ней спорили и конфликтовали многие годы. Но спор для меня был вроде спортивного состязания. Я учил ее дискуссии, как другой отец играл бы со своей дочерью в мяч или в шахматы или ходил в кино.
– Понимаю.
– А она никогда не могла понять. В восемнадцать лет моя дочь перестала со мной разговаривать. А в девятнадцать – эмигрировала на Циолковский. Да, именно туда. Якобы потому, что я так сильно презирал политику и экономику этой планеты. Дух противоречия. Она написала об этом в записке.
– Неужели она погибла там во время войны?
– Она туда просто не добралась. Помните взрыв шаттла в восемьдесят первом?
В том году я занималась в его классе. Он никогда не упоминал о случившемся.
– Боже мой, это ужасно!
– Я не уверен, что любил ее. Наверное, я никогда никого не любил. Конечно, я чувствую себя в какой-то мере виноватым в ее смерти.
Пришлось произнести банальные слова утешения:
– Вы не могли предвидеть гибель корабля. Ее убила «усталость» металла. Самый обыкновенный несчастный случай.
Парселл кивнул в знак согласия.
– Я сказал, виноватым в какой-то мере.
Я присела на стол рядом с ним. Парселл был крупным мужчиной, мое плечо упиралось в его твердый бицепс. Я почувствовала, что мною овладевает искушение обнять и пожалеть этого человека. Мы оба уставились в стену напротив.
– Доктор, мой старый друг, выписал мне таблетки от депрессии и посоветовал продолжать работать как обычно. Это было, когда вы посещали мои семинары по теории экологии. Каждый раз, когда вы открывали рот, я вспоминал о ней. Мне стало невыносимо тяжело приходить на занятия.
– Очень жаль. Вы могли…
– Может, вы ее знали? Она называла себя Маргарет Хаскел.
– Да, припоминаю. Мы вместе посещали бассейн за год до того, как она… Я не знала, что она – ваша дочь, мы почти не разговаривали.
А похожи мы были только веснушками да рыжими волосами, но в бассейне, где все голые, нас бы никто не перепутал. У нее была идеальная, роскошная фигура. А я могла засунуть в плавки сосиску и запросто сойти за парня. По правде говоря, у нас было мало общего.
Я вспомнила, что испытала странное чувство, когда увидела ее имя в списке погибших. Помнится, тогда мне стало очень грустно; я, конечно, плоховато знала ее, но никто из моих знакомых еще не умирал. Поэтому для меня ее смерть оказалась большим потрясением.
– Так вот, я следил за вашим продвижением по службе с тех самых пор. В течение двенадцати лет ваши успехи были для меня источником постоянного раздражения. Я всегда начинал думать о Маргарет и представлять себе, что бы она могла сделать, каких успехов добиться, если бы не погибла. Глупо. – Парселл положил мне на руку свою ладонь, она оказалась удивительно холодной. – Хотя таким путем растят жемчуг, – усмехнулся он. – Кладут раздражающую песчинку в безобразную старую раковину.
Парселл стал мерить шагами комнату.
– И еще. Для девушки ваших лет вы привлекали к себе слишком много внимания, пользовались большой популярностью. Я имею в виду не только работу по демографическому отбору, проведенную вами до старта, хотя это, конечно, сделало вас известной личностью повсюду. Та книга, что вы написали, принесла вам своего рода славу в Ново-Йорке, а у людей славы есть свои отрицательные стороны.
– Слава не была для меня самоцелью. Я даже хотела, чтобы книгу напечатали под псевдонимом.
– Знаю. Благородный жест, но бесполезный. Не раскусить вас мог только какой-нибудь чудак, который проспал летаргическим сном все последние годы.
Книга «Три Земли» повествовала о довольно насыщенном событиями школьном годе, который я провела на Земле, годе, когда грянула война, и о двух печально нашумевших миссиях, в коих я принимала непосредственное участие. Это был просто мой дневник, с разными глупостями и мелочами, которых, возможно, и не стоило упоминать.
– Я даже не пошла на Хаммонд-шоу, где проводилась презентация книги.
– Это мне тоже известно. Такие церемонии жутко утомляют, не так ли?
– Не скажите.
– Только Сандра, ваши мужья и жена знают вас столь же хорошо, как и я. – Он выпустил из виду мою кибернетическую сестрицу Прайм. Ей были известны многие факты моей биографии, в которые я бы никогда не посвятила человека из плоти и крови.
– Тот, кто не знаком с вашей жизнью, мог бы подумать, что вы не подходите на роль лидера из-за вашей явно амбициозной натуры.
– Я бы не назвала это амбициозностью. Мне не хочется быть боссом.
Как и в Ново-Йорке, в «Доме» дисквалифицировались люди с явными или потенциальными отклонениями психологического характера, такими, например, как страстное желание властвовать над другими людьми или склонность к мазохизму. Так что никаких Гитлеров, впрочем, как и Ганди, на руководящих постах оказаться не могло.
– Тогда к чему же вы стремитесь на самом деле?
– Познать тайны Вселенной. Попробовать все хоть однажды. Исключить угрозу войны в наше время. Иметь больше времени для игры на кларнете. Что за вопрос?
– Что за ответ? Хотя, конечно, только простые смертные могут дать откровенный ответ на этот вопрос. – Он возобновил мерное вышагивание, которое могло бы показаться величественным на первом уровне, но при низкой гравитации выглядело довольно комично.
– Многие люди, гораздо старше и мудрее вас, считают, что вы слишком быстро и далеко пошли. Думаю, нет нужды их называть.
– Нет.
– Среди тех, кто, несомненно, станет вашими соперниками в борьбе за мой пост, мало найдется таких, кто не позавидует вашей головокружительной карьере или не убоится вложенной в вас искры Божьей.
– Я заметила это. Но никто из тех, кто знает меня по-настоящему, никогда не обвинит в злоупотреблении этой искрой. Я через многое прошла.
Парселл назидательно поднял указательный палец.
– Это так. Не каждому дано было пережить то, что пережили вы. Никто на борту этой запаянной «жестянки» не сможет участвовать в революции, ядерной войне, испытать ужасы эпидемии чумы. Никого не похитят и не увезут в Лас-Вегас. Никто…
– Кажется, я поняла, к чему вы клоните.
– Все, что от вас требуется – это сидеть тихо и спокойно, не высовываться и вести себя хорошо.
– О, перестаньте. Я знаю, как мне себя вести.
– Давайте уточним. К примеру, на сегодняшнем заседании вы были просто ангелочком…
– Попытаюсь быть еще лучше.
– Вот видите? Достаточно одного колкого словца, чтобы вывести вас из себя.
– Мы же не на людях.
– Нет, мы на людях. Вы – на людях. Возможно, я – самый важный слушатель, который у, вас когда-либо будет. – Он замолчал, чтобы до меня дошло. Парселл был прав. Его авторитет был настолько велик, что, употреби он лишь малую толику своего влияния, я оказалась бы вмиг сброшенной со своего пьедестала. – Ваше выступление длилось сегодня всего сорок две секунды, и местоимение «я» прозвучало всего один раз. Знаю, что вы могли бы без особого труда детально изложить подробности проблемы, как поступили Смит и Манчини, или сделать свое выступление более фундаментальным и запоминающимся. Но в том, как умело вы преподнесли свой доклад, прослеживается присущий вам хорошо развитый инстинкт политического самосохранения. Я хочу помочь вам развить природные инстинкты и выработать определенную стратегию.
– В которой не нужно будет руководствоваться совестью?
– Только в этом случае вы не навредите себе самой. Если же вы не последуете моему совету, лучшим выходом для вас будет стать общественным деятелем. Вы должны влезть в эту упряжь и несколько лет терпеливо работать, быть скромным и полезным тружеником на политической ниве, принимать идиотские приказы от людей, которых не уважаете, учиться идти на компромисс, чтобы послужить глупости, не принося в жертву конечную цель. Пахать и учиться терпению.
– Учиться быть политическим волом.