— Ну-ну, вы отлично меня поняли. Люди все еще не доверяют вам. Я могу судить об этом потому, что они держатся от вас на расстоянии.
— Я принимаю во внимание человеческие слабости. Слабости и недостаток уверенности в себе. У этих мужчин и женщин не было возможности пройти углубленный курс психологического лечения, который прошел я. Я не ожидаю от них слишком многого.
— Вы заработали очко, Ронар.
— Но можно что-нибудь сделать для них, доктор? Какое-нибудь лечение, которое можно им законно устроить?
— Можно, но оно должно быть строго добровольно. Видите ли, Ронар, вас считали животным, и психопреобразование было необходимым, чтобы спасти вам жизнь. Но эти люди изначально имеют права. В том числе и право оставить их в покое со всеми их болячками. Кроме того, никто из них не болен настолько тяжело, чтобы представлять опасность для окружающих. Они никому не наносят вреда.
Насчет последнего Ронар чисто по-человечески сомневался. У него так и вертелся на языке вопрос: «И ваша жена, доктор? Люди задаются вопросом, как вы можете с ней жить». Но он поборол это искушение. Он мог сопротивляться и более серьезным искушениям.
Гонг издал мягкий, глубокий звук.
— Надеюсь, Ронар, — сказал доктор Кэбэнис, — у вас нет никакой обиды на меня на этой сцене. Я бы очень не хотел думать, что моя жена не заняла первое место только потому, что судья оказался пристрастен.
— Не беспокойтесь, доктор. Я горжусь своей работой. Я выберу действительно лучшего.
— Конечно, и то, что пироги только пронумерованы, а не подписаны именами своих создателей, весьма упрощает дело.
— Это имело бы значение для человеческих судей. Но не для меня.
Снова прозвучал гонг, на этот раз более громко. Постепенно все смолкли. На сцене появился человек при полном параде, с желтыми шевронами на боках шорт и хвостами, свисающими с боком и спереди. Глаза его сияли настолько теплым приветствием, что почти скрывали страх.
— Как поживаете, Ронар? Я счастлив вас видеть.
— Все хорошо, сенатор. А вы?
— Лучше и быть не может. Хотите сигару?
— Нет, спасибо. Я не курю.
— И правильно делаете. Кроме того, я бы зря потратил сигару. Вы ведь не голосуете! — И он сердечно рассмеялся.
— Как я понимаю, готовятся принять специальный закон, позволяющий таким…м-м… людям, как я, принять участие в следующих выборах.
— Я за это, Ронар, я за это. Можете рассчитывать на меня.
На сцене появилась председательница, дородная и величавая женщина, которая улыбнулась сенатору и Ронару, и обменялась с обоими рукопожатиями, так же не выказывая признаков отвращения. Конкурсанты и зрители заняли свои места.
Председательница откашлялась.
— Дамы и господа, давайте откроем нашу встречу исполнением «Гимна Всех Планет».
Все поднялись на ноги, Ронар тоже. Его голос был плохо приспособлен к пению, но то же самое можно было сказать и о большинстве голосов собравшихся в этом зале. По крайней мере, Ронар знал слова наизусть.
Потом председательница поприветствовала собрание формально, от имени руководящего комитета.
Затем она представила сенатора Уиттена. Она лукаво упомянула о том, что сенатор давно достиг возраста неосмотрительности и до сих пор избегал брака. Очевидно, он враг женского пола, но все же собравшиеся женщины дают ему слово.
Сенатор Уиттен столь же лукаво принял вызов. Да, ему удачно, — если здесь уместно слово «удача» — удавалось избежать брака. Но он убежден, что если бы ему не выпала честь присутствовать здесь сегодня, познакомиться с красивейшими леди и испробовать плоды их таланта, он счел бы себя обездоленным. А вообще, он давно горой стоит за многоженство.
Затем сенатор Уиттен начал оду древнему искусству приготовления пищи.
Внимание Ронара рассеялось и стало блуждать по всему залу. Случайно его уши уловили перешептывания сидящих в первом ряду мужчины и женщины.
— Мне следовало поставить на пироге твое имя, а не мое, — сказал мужчина.
— Это глупо. Все мои подруги знают, что я не умею стряпать. И выглядело бы очень странно, если бы я вдруг победила.
— Будет выглядеть еще более странно, если победу одержу я. Представляю себе, что скажут мои парни в магазине.
— О, они просто глупы. Что плохого в кулинарном искусстве?
— Я не мечтаю о такой славе.
— Многие из лучших поваров мира были мужчинами.
— Но я не повар.
— Прекрати волноваться по пустякам, — в ее шепоте послышалось раздражение. — Во всяком случае, тебе все равно не победить.
— Этого я не знаю. Шейла?
— Что?
— Если вдруг я получу приз, ты станешь всем объяснять, какой я на самом деле мужественный? Ты будешь свидетелем моего твердого характера?