— Мне кажется, некоторые из них были довольно опасны, — вставил Макпэлнер.
— Некоторые являлись оппозицией, но это проблема была устранена. Больше нет никакой опасности, которая могла бы заинтересовать Зарона.
— Понятно, — медленно произнес Макпэлнер. — Мне его жаль…
— Но почему? Макпэлнер, я столь же лоялен, как и любой другой, и я готов отдать жизнь, чтобы защитить Зарона — я не моту не сделать этого, потому что это заложили в меня, — но я не вижу ничего, о чем можно было бы пожалеть. Лояльность не мешает мне ясно мыслить. Только помогите мне понять вас.
— Ну, не его вина, что он глуп, — сказал Макпэлнер. — Он по чистой случайности оказался во главе, когда создавалась империя, и он сумел извлечь из этого выгоду.
— Выгоду? Да он был бы более обеспечен, оставаясь обычным человеком. Во имя всех проклятий ада, мне лишь жаль, что судьба наградила нас слабоумным императором! Если бы только его можно было свергнуть, и он сам стал бы гораздо счастливее, и нам бы дышалось полегче…
— Все это верно, — заметил Макпэлнер, — но невозможно. Если бы кто-нибудь попытался его свергнуть, вся наша вселенская лояльность заставила бы нас защищать его. Каждый мужчина, женщина и ребенок в империи лоялен к нему.
— А что о неразумных существах? — с надеждой спросил генерал. — Им ведь мы не прививали лояльность. Как вы думаете, не могли бы они случайно…
— Боюсь, что на это нет никакой надежды, генерал, так что не будем напрасно тратить время. Итак, мы согласны, что ситуация сложилась неудачно, и все мы испытываем конфликт между требованиями здравого смысла избавиться от Зарона и нашей безусловной потребности бороться за него. Теперь вернемся к нашей проблеме. Что может Зарон завоевать такого, что могло быть названо новой Вселенной?
— Ничего.
— Какие-нибудь незавоеванные галактики? Или планеты?
— Нет ничего подобного. Не может быть никакого сопротивления, какое мы не смогли бы моментально сломить. Конечно, мы можем запросто ухлопать несколько миллиардов человек, но Зарону уже надоели подобные развлечения.
— А что насчет личных достижений?
— У него есть все, что он считает ценным. Несколько веков назад он стал бессмертным — единственным бессмертным во Вселенной. Фактически, в этом его главная проблема. Он живет так долго, что ему все надоело. Его невозможно заинтересовать чем-либо интеллектуальным, — категорично продолжал генерал, — потому что у него ум восьмилетнего ребенка. Ему можно предоставить все чудеса науки, но ему это не интересно, потому что он не поймет их. Но это не касается меня, — поспешно добавил генерал. — Мне нравится наука, только у меня не хватает времени изучить ее. Однако я хотел сказать, что одно время его заинтересовало увеличение размеров.
— Я знаю это, — сказал Макпэлнер. — Это ему тоже надоело?
— Он обнаружил, что, чем больше растет, тем более унылым становится его существование. Мы сделали его размером со среднюю луну, но ему это не понравилось, так что пришлось уменьшить его. Теперь он всего лишь вдвое крупнее среднего человека.
— А как насчет других форм?
— Это ему тоже надоело. Одно время нравилось, но потом он решил, что удобнее всего тот облик, к которому он привык с рождения. Кроме того, он заявил, что тот облик, в каком он родился, самой природой считается высшим из всех возможных. И никто не посмел напомнить ему, что он родился ребенком, а не взрослым.
— Да, проблема, — пробормотал Макпэлнер. — Если бы он интересовался научными задачами, мы могли бы что-нибудь сделать для него. Что-нибудь в области четвертого и более высоких измерений…
— Они только запутали бы его. Если не… идея, Макпэлнер. Можно ли как-нибудь персонифицировать научные проблемы? Превратить их во что-то вещественное? Тогда бы он понял, что наука всегда завоевывает новые Вселенные.
— Спасибо, — сказал Макпэлнер.
— Не стоит благодарности. Как я уже говорил, я ценю науку даже при том, что мне вечно не хватает времени, чтобы в ней разобраться. Но даже я вынужден разбираться в том, что затрагивает лично меня. Так что, по моим предположениям, если что-то и может быть сделано, то вы придумаете, что именно.
— Что-то конечно должно быть сделано, — согласился Макпэлнер. — Пока еще не ясно, что именно. Однако… — он оборвал себя на полуслове. — Эврика!
— Что вы сказали?
— Это древнее выражение, все еще актуальное среди ученых. Оно означает, что я придумал. Сейчас я объясню, что вы можете сделать, вам останется лишь попытаться!