Мы поженились и улетели, взяв чемодан с наличными и шелковый бухарский ковер ручной работы, который подарила мне бабушка. Наша первая арендованная квартира в Ришон Ле Ционе была стара и невзрачна. После дачи Леона она казалась мне заброшенной кладовкой. Но атмосфера, которую мы создали там, позволяла не обращать на это внимание. Мы быстро нашли новую нишу для наших талантов. Леон копировал рисунки со старинных иудейских книг, а я расписывала их узорами ктубот для богатых религиозных евреев.
Ктуба - это брачный договор, написанный на белой коже. Сегодня лишь редкие очень обеспеченные семьи прибегают к подписанию такого договора. Мы смогли втиснуться в этот мир, и он оказался необыкновенным. Когда смотришь на белую поверхность кожи, то ее чистота, можно даже сказать невинность, создает страх испортить эту безупречность неверным касанием кисти. Иногда я часами сидела около этого белого полотна и не могла заставить себя прикоснуться к ней.
22 мая 2002 года я сидела у расправленной на мольберте кожи и всматривалась в белое пространство, в ее рельеф, в ее индивидуальность. Мои мысли летали там, где мы получаем гонорар за этот заказ, как мы съезжаем, наконец, с тесной квартирки и перебираемся в дом в живописных горах под Иерусалимом. Я представила себе ту невесту, чье имя будет вписано в эту ктуба. Я почувствовала, как глубоко серьезно для нее все, что будет написано на коже. Как прямо сейчас она трепещет в ожидании, ведь ее будущий муж - единственный мужчина, на которого она посмела посмотреть, как на мужчину.
И… Вдруг раздался взрыв, стекла окон зазвенели, но остались целы. В следующие мгновения я распознала, как сквозь нависший гул и шум на улице раздались крики: “Пигуа!... пигуа!!!” Это означало “Теракт”.
Я выскочила из дома за считанные минуты и побежала в сторону парка на углу улиц Ротшильд и Герцель. Это было совсем рядом, дым и пепел еще не успели осесть. На тротуаре лежала голова подростка, его волосы были осветлены. Беседка, в которой обычно играли в шахматы пенсионеры, была в крови. Много мертвых птиц на земле. Я остановилась посреди поля боя. Трава сочилась кровью, куски тел, тканей, вещей валялись вокруг. Визги, крики, вопли, сирены скорой или полиции. Я будто поднялась над всем этим хаосом, осмотрелась - среди лежавших на газоне увидела Его.
Люди бежали и выползали из парка, а я продирась через суетливую толпу к нему. Сирены выли уже близко, уже кто-то пытался регулировать хаос. А я, как в замедленной съемке, подбежала к нему и упала перед ним на траву. Он был весь серого цвета и держался за грудь.
- Все хорошо, Сонька… - выдавил он несколько слов с таким трудом, что мне хотелось закрыть его рот ладонью, лишь бы он не тратил сейчас свои последние силы. - Только сердце схватило...я цел.
Он не был ранен в этот теракте. Он скончался вечером в больнице от обширного инфаркта.
А потом было много дней в тумане и боли.
У соседа я прикупила блок гаша, расстелила ковер джиннов и смотрела в него до ломоты в глазах, ища утешение в старинных узорах. Я не хотела жить без него, пальцы стали желтыми и горькими от шмали, а во рту не было и капли слюны, чтобы смочить самокрутку. И я все призывала и призывала джиннов, плакала без слез и теряла остатки себя.
Птица Симург, царь всех птиц, с горечью смотрел на меня с ковра. Он напомнил мне бабушкину старинную историю о тридцати птицах, написанную суфием Аттара. По сюжету поэмы птицы устраивают собрание, на котором должны решить, кто будет их царем. После споров удод предлагает им отыскать легендарного Симурга, чтобы предложить ему этот титул. Удод, считающийся среди птиц самым мудрым, возглавляет ищущих, каждый из которых символизирует собой какой-то порок, мешающий человеку достичь просветления. Они отправляются на поиски жилища Cимурга и для этого должны преодолеть семь долин. К концу странствия остается лишь группа из тридцати птиц. Поэма заканчивается тем, что они находят жилище на берегу большого озера. И, посмотрев в его чистые воды, птицы видят там лишь свои собственные отражения.
Семь долин, которые должны пересечь птицы, связаны с семью чувствами, которые человек, согласно учению суфиев, должен преодолеть для познания истинной природы Бога. Бог, согласно суфизму, существует не в виде некой внешней субстанции, а отражается в совокупности всего существующего.
Я рыдала и ждала, когда Бог найдет отражение и во мне. Я безмолвно говорила с прекрасной птицей: Симург, сторож, восседающий на горе и отделяющей потусторонний мир от этого! Приоткрой завесу между мирами. Дай поговорить с любимым. Я скучаю, я так скучаю, пусти меня к нему…
Я плакала и резала белую кожу ктубы скальпелем, которым счищала помарки. Я нарезала ее в тонкие ремни и рассыпала по полу. Потом я расстелила ковер на полу легла на него, свернувшись калачиком. Мне так хотелось, чтобы он полетел и унес меня далеко далеко в страну Забвения. Я погрузила руку между ног и гладила себя, представляя свою последнюю “свадьбу” с Леоном. На этой свадьбе я была в черном прозрачном плаще на голое тело, я сидела на члене своего возлюбленного и целовала его полуприкрытые серые глаза. Каждым движением я провожала его и теряла ощущение его внутри себя, пока волной оргазма его не вынесло из моего сознания. Я испытала такое холодное одиночество, что его можно было колоть ледорубом, оно было острое, колючее и безвкусное.
Мне не хотелось, чтобы кто-то решал жить моему любимому или умереть. Мне хотелось стать Богиней смерти и собирать урожай покойников, обходя стороной тех, кого люблю. Вместе с Леоном во мне умело сострадание и способность сопереживать. Мне было жаль лишь себя.
Я собрала себя из последних сил и устроилась на работу в единственный в Израиле крематорий. Я изготавливала ювелирные изделия для увековечивания памяти усопшего с частицей праха покойника. Завершая работу, я посвящала свое изделие Великой Эрешкигаль, Богине подземного мира. Я молилась лишь ей, но мои заказчики ничего об этом не знали. Для них я была немым исполнителем, глухим мастером, нелюдимым творцом. Весь мир вокруг меня давно изменился. Сойдя с того шелкового бабушкиного ковра, на котором я провела несколько забвенных дней, я все видела, как в тумане. Как-будто пелена этой реальности стала мне видна, и я - единственный разрыв в этом полотне. Себя я видела четко.
Каждый вечер, возвращаясь домой, я скручивала джоинт и курила, смотря на Симурга на стене, иногда он раскрывал покрывало этой реальности, и я видела смерть. А иногда я дожидалась сумерек, и уходила на пляж. Там, на границе сыпучего и текучего мне было спокойнее. Мне казалось, что здесь я теряюсь, как между страницами книг, прячусь, как в складках бабушкиной юбки.