Я держал ее руку, и передо мной начали всплывать забытые образы из прошлой жизни, когда ты просыпаешься рядом с любимой и прижимаешься к ее теплому и податливому ото сна телу, когда пробираешься в нее, нежно снимая оковы сна. Как начинаешь чувствовать движение ее мягких бедер навстречу тебе: ты в той самой точке сборки, где переродишься заново, вобрав в себя всю силу ее принятия.
Как говорила моя мистическая подруга юности, чтобы испить живой воды, женщина и мужчина должны соединиться в майтхуне - священном любовном соитии. И закрутить поток творческой энергии, которая позволит создавать нечто гармоничное и приведет мир вокруг себя к равновесию. Тогда мне казалось, что своими убеждениями она просто отмахивается от обыденности. Но теперь я понимаю всю глубину этой древней мудрости. Я хотел испить живой воды, а не утолить похоть. Я хотел ту самую, с которой смогу быть даже без кожи, и она будет задерживать дыхание рядом с моим голым нервом, и выдыхать столь осторожно, чтобы не причинить мне боли. Потому что я безгранично ей доверяю, потому что мы пьем из одного источника, и потому что я ее люблю.
Уже совсем стемнело, мы ушли очень далеко, о чем говорили только отголоски огней города за каменистыми берегами. Я посмотрел на Соню и обнял ее хрупкое тело. Она прижалась ко мне так сильно, что я почувствовал ее сердцебиение. Мы замерли на какое то время и не шевелились. Мы растворяли в друг друге свое одиночество и боль потерь. Соня была наполовину мертвая, и я это даже не то чтобы чувствовал, я это знал. Мертвая настолько, что другая половина, та, что долгое время тщательно скрывалась в ней, требовала утолить голод жизни, войти в нее и вытеснить смерть из ее лона.
- Я хочу тебя, - сказала она тихо мне в ухо. И я услышал то, что она хотела добавить, но не произнесла вслух: “Сорви с меня эту печать смертной тоски по любимому! Не щади меня, не жалей, разорви на части!”
Соня прекрасно осознавала, что отказа не будет. Но в тот же момент она уловила некоторое замешательство с моей стороны. Она отстранилась от моих объятий и выскользнула из своего платья, словно сбросила свинцовый кокон. Передо мной стояла прекрасная женщина, она казалась почти черной под луной со своей смуглой кожей.
Мы набросились друг друга, как два голодных животных. Песок больно царапал кожу, а полная луна разгоняла тьму вокруг нашего бешеного танца. Я ворвался в ее еще сухую вагину и безжалостно вонзался в нее, подогреваемый ее горячим дыханием и стонами. Я перевернулся на спину, и она оказалась сверху - красивая и тонкая, она скользила по мне, как черная улитка, оставляя влажный и горячий след на моем теле.
Я ковал новую женщину, отмывал ее скорбь, я прижимал Соню к себе и не отпускал, пока она не перестала извиваться.
- Мне кажется, ты трахнул вместе со мной саму смерть, - прошептала, словно прошипела, она.
- Иди ко мне, я не хочу отпускать тебя ожившую. Боюсь, что соскользнув с меня, ты соскользнешь обратно в мрак.
Мы еще долго лежали на песке, прижавшись к друг другу, укрытые только шумом прибоя. Потом она перекатилась на живот, приподнялась на локти и нарисовала на пальцем песке какое-то животное.
- Уроборос - это символ циклической энергии. Змея кусает себя за хвост, показывая, что время и энергия бесконечны, и что они составляют постоянный цикл. Смерть порождает новое. Так же, как и новое несет печать смерти, - объяснила она.
Я смотрел на нее, рисующую на песке, и хотел ее вновь. Но удивился, что во мне не было нежности, а потому отогнал от себя это странное наблюдение, как отгоняют фруктовую мошку. Я просто снова сгреб ее в объятия, и, кажется мы уснули.
Утреннее зарево застало нас врасплох: голые, на пляже, песок во всех складках кожи. Тело приятно стонало он неудобной позы, но приятные воспоминания и осознание того воссоединения, что произошли этой ночью, разливались теплым сиропом по чувствам. Мне не хотелось возвращаться к своей гелевой рутине и серой реальности. Соню тоже ничто не ждало в прошлом.