ПАНДОРА:
Племянница, да ты, черт побери, настоящая луддитка!
АРХИВИСТКА:
Нет, ничего подобного. Машины мне очень нравятся. Стиральная машина — мой старый друг. Печатный станок, что стоит здесь, — пожалуй, даже больше чем друг. Знаешь, когда в прошлом году умер Источник, я напечатала на этом станке его поэму, целых тридцать копий, чтобы люди взяли домой или подарили хейимас. Это вот последняя копия.
ПАНДОРА:
Это хорошо. Но ты сплутовала! Твой вопрос был скорее риторическим.
АРХИВИСТКА:
Видишь ли, если культура того или иного общества имеет как устную, так и письменную литературную традицию, то люди в нем обычно хорошо владеют риторикой. Но мой вопрос отнюдь не был простой уловкой. Как же вы все-таки добиваетесь того, что информация не превращается в собственность и оружие властей предержащих?
ПАНДОРА:
Благодаря отсутствию цензуры. Благодаря наличию публичных библиотек. Обучая людей читать. И пользоваться компьютерами, и копаться в банках памяти. И еще у нас есть пресса, радио, телевидение, которые не полностью зависят от правительства или рекламы. Не знаю, что еще. Если честно, становится все труднее.
АРХИВИСТКА:
Я вовсе не хотела огорчить тебя, тетушка!
ПАНДОРА:
Я никогда не была такой, как эти чересчур разумные и самоуверенные жители Утопии. Они всегда и здоровее, и разумнее, и логичнее, и правильнее, и добрее, и упорнее, и мудрее, чем я, моя семья и все мои друзья. Люди, у которых на все есть ответ, чрезвычайно скучны, племянница! Скучны, скучны, скучны.
АРХИВИСТКА:
Но у меня вовсе нет ответов на все вопросы, и это совсем не Утопия, тетя!
ПАНДОРА:
Черта с два, именно она и есть!
АРХИВИСТКА:
Это просто мечта, явившаяся людям в плохие времена, заветная мечта тех людей, что ездят на снеговых санях, создают ядерное оружие, а директорами тюрем сажают пожилых домашних хозяек. Это критика той цивилизации, которая возможна только для людей, этой цивилизацией созданных; утверждение, претендующее на то, чтобы служить отрицанием; стакан молока для души, изъязвленной кислотным дождем; пацифистские призывы Жакерии и каннибальский танец дикарей в забытых Богом кущах Дальнего Запада.
ПАНДОРА:
Как ты можешь так говорить!
АРХИВИСТКА:
Но это правда.
ПАНДОРА:
Давай-ка лучше спой хейю, как и подобает настоящему дикарю.
АРХИВИСТКА:
Хорошо, если и ты споешь со мною вместе.
ПАНДОРА:
Я не умею петь ваши хейи.
АРХИВИСТКА:
Я с радостью научу тебя, тетушка.
ПАНДОРА:
Что ж, племянница, учи.
ПАНДОРА И АРХИВИСТКА ПОЮТ:
Хейя, хейя, хей,
хейя, хейя.
Хейя, хей, хейя,
хейя, хейя.
Хей, хейя, хейя,
хейя, хейя.
Хейя, хейя, хей,
хейя, хейя.
(Эта хейя поется четыре раза. Ее можно повторять четыре раза, или пять, или девять — или столько раз, сколько вам захочется. А можно и не петь вообще.)
ОПАСНЫЕ ЛЮДИ
По поводу данного романа
В Долине был наиболее распространен роман бытовой, а не героический и не любовный; такие произведения повествовали о повседневной жизни обычных людей в реально существовавших селениях, которые порой находились совсем рядом с тем местом, где проживали сами читатели. Те элементы романов, которые мы можем охарактеризовать как фантастические или сверхъестественные, вовсе не казались таковыми ни авторам, ни читателям; по правде сказать, наиболее часто высказываемой в адрес подобных романов претензией была их чрезмерная реалистичность, правдоподобность, недостаток воображения — короче говоря, «они никогда не выходили за пределы Пяти Земных Домов».
Такой роман обычно содержал некие вполне конкретные фактические данные, основанные на реальных и хорошо известных событиях прошлого, или же по крайней мере использовал подлинные имена реальных людей, живших несколько поколений назад. Как почти во всей художественной литературе и драме кеш, действие романов разворачивалось в реально существующем (или существовавшем) городе и доме. Изобретение, например, некоего десятого города Долины, никогда не существовавшего дома или чего-то подобного воспринималось как неумелое использование художественного воображения, как нечто, прямо противоречащее реальной действительности, а не расширяющее ее границы.