— Кто были секунданты? — спросил Ильяшенков, почему-то чувствуя страшную неловкость.
— Я, — сказал Глебов.
— Вы один?
— Именно.
— И других свидетелей при том не было?
— Нет, — сказал Глебов, морщась. — Я один.
— Хотите меня уверить, что и господин Столыпин в этом деле никак не участвовал?
Алексей Аркадьевич Столыпин, давний друг и близкий родственник Лермонтова, прибыл вместе с Мишелем в Пятигорск и вместе с ним же и поселился. Вопрос коменданта был более чем закономерен: вряд ли господин Столыпин оставался в стороне, когда Мишель взялся за дуэльный пистолет.
Глебов сказал, очевидно страдая:
— Чего вы от меня добиваетесь, ваше высокоблагородие? Капитан Столыпин достаточно замешан в разных других историях; к чему еще лишняя? Говорю вам, я один был свидетелем у обоих и видел, как отставной майор Мартынов стрелял в поручика Лермонтова…
— И не донесли об их намерении?
— Не донес.
Добрейший Василий Иванович посмотрел Глебову прямо в глаза — и лучше бы он не делал этого, потому что как-то особенно нехорошо стало на сердце у полковника, тяжкая тень опустилась на душу.
— Не донесли… не остановили, не уберегли… — почти машинально добавил Василий Иванович, сразу же пожалев о сказанном.
К счастью, в ту же минуту, уничтожая неловкость, вернулся казак, с ним прибыл чай. Глебов взял чашку, сел обратно на свой стул, поставил блюдце на сдвинутые костлявые колени.
— Сядьте к столу, — строгим тоном приказал Ильяшенков.
Глебов встал, чтобы пересесть, блюдце разбилось.
— Вы арестованы, Михаил Павлович, — проговорил Ильяшенков. — Извольте ждать в приемной. Вас отведут.
Глебов криво повел плечом и стоя проглотил чай, точно водку. Потом поставил чашку на стол и вышел из комнаты.
* * *Отставной майор Мартынов возвращался с места дуэли вместе с князем Васильчиковым. Гроза рокотала у них за спиной, постепенно растворяясь в небе, и время от времени посылала дальние, слабые молнии. Был восьмой час вечера.
Неожиданно Мартынов остановил коня и неловко завертелся в седле, пытаясь повернуть животное и поехать в обратном направлении.
Остановился и Васильчиков, красиво откинувшись в седле, приблизился к своему товарищу.
— Куда вы?
— Назад, — сказал Мартынов. По его бледному лицу стекала вода, такая прозрачная и неживая, что и само лицо казалось под нею мертвым. — Туда…
— Для чего? — спросил Васильчиков строго.
Мартынов вдруг быстро повел полными дрожащих слез глазами из стороны в сторону:
— Я там… черкеску забыл.
— Что, правда забыли? — нахмурился Васильчиков.
Мартынов с покаянным видом кивнул.
— Где? Там?
— Возле… тела… — сказал Мартынов.
— Плохо, — проговорил Васильчиков, оглядывая темные небеса. — Однако за ней вы сейчас не поедете. Отправляйтесь домой.
— Но ведь черкеска… возле тела, — слабо возразил Мартынов.
— Пошлете за ней завтра человека, — сказал Васильчиков. — Скажете, без черкески вам к коменданту явиться невозможно… Впрочем, у вас ведь, кажется, есть еще одна, белая… — Он чуть сжал бока коня коленями, надвинулся на отставного майора и навис над ним, высокий, тонкий, как хлыст, светленький далее в этом вечернем, послегрозовом сумраке. — За той вашей черкеской я после съезжу…
— Нет, я лучше сам… — Мартынов беспокойно озирался, всматриваясь в ночную темноту.
— Что это вы задумали? — тихо и неожиданно близко произнес Васильчиков.
Мартынов молчал. Потом пошевелил губами — голос как будто опоздал: губы уже сомкнулись, а в воздухе тихо прозвучало:
— К ним… горцам…
— С ума сошли? — загремел Васильчиков.
Мартынов глянул на него жалко и вместе с тем зло, как будто страшась наказания. Это показалось Васильчикову странным: как-то не ожидаешь увидеть смущение на лице античной статуи, подумалось ему мимолетно. Все равно как если бы мраморный Антиной вдруг смутился. Нечто против природы — будь то живая натура или же созданная искусной рукой ваятеля.
— Ничего с вами не будет, — сказал Васильчиков безжалостным тоном. — Поверьте. Ничего не будет. Нужно возвращаться в город. Сразу ступайте на квартиру и ни с кем не разговаривайте.
— Меня ведь арестуют, — глухо пробормотал Мартынов.
— Вот и хорошо, — сказал Васильчиков. — Посидите пока в остроге, наберитесь терпения, а потом я скажу вам, что говорить и как поступать. Потом.