Возле ворот толпились нищие; чуть в стороне бранились двое увечных, отталкивая друг друга от мешка с тускло звенящими медными монетами. «Вот создания, лишенные права требовать сожаления, ибо не имеют ни одной добродетели, — и не имеющие ни одной добродетели, ибо никогда не встречали сожаления», — подумал Мишель. (Или Вадим.)
Какая-то низенькая, сухонькая старушка с раздутым животом и выставленными из рукавов руками, похожими на грабли, уставилась на девушек, тихо подходивших к воротам. Сарафан нищенки, перевязанный под мышками, представлял собой собрание отвратительных лоскутов; круглые глаза казались слишком маленькими для серых, точно припорошенных пеплом орбит: они так подпрыгивали, что, казалось, грозили вывалиться наружу.
Мишель на мгновение встретился с ней взглядом и содрогнулся всем своим естеством: взор старухи не имел ничего человеческого. Если бы на других планетах, где-нибудь на Марсе или Венере, обитали бы живые существа, то и они не были бы так чужды обычному, нормальному человеку.
Вспомнилась одна из долгих, старательно произносимых проповедей отца Евсея, который убеждал прихожан в том, что «и полный пьяница, даже и утративший, по вашему мнению, человеческое обличье, все-таки являет подобие Божье и заслуживает от вас хотя бы малого уважения». В советах отца Евсея имелась определенная мудрость: Мишель собственными ушами слышал, как одна прихожанка похвалялась другой: перестала-де видеть в муже свинью — и он, глядишь, и сам перестал разводить свинство… «Мало же человеку надо», — заметил тогда Мишель, про себя.
Но как ни старался он применить поучение премудрого отца Евсея к тому, что видел сейчас, — ничего не выходило.
Катя ежилась и отводила глаза; только Варя Лопухина подошла к слепенькому старичку с плоским, красным, как будто обожженным, лицом и положила несколько мелких монет в его деревянную чашечку. Вслед за Варей дали денег и остальные.
Старичок закрестился меленько, наугад покрестил перед собой воздух и начал кланяться: «Дай вам Бог счастья, деточки, а вот намедни тоже проходили здесь молодые господа, озорники, — посмеялись над дедушкой, наложили полную чашечку камушков. Господь с ними!»
— Помогай, Господи! — очень серьезно, подражая какой-то важной богомольной барыне, сказала Катя Сушкова и чуть не расплакалась.
Мишель внимательно посмотрел на старичка, на Катю. Нищие завораживали его. Они и похожи, и не похожи были на тех персонажей, что перемещались по его уму, почти поминутно волнуя и будоража кровь. Возле дерущихся, к примеру, Мишель приметил еще одного, совсем молодого, с лицом просветленным. Он глядел на своих ссорящихся товарищей и едва не плакал.
Мишель быстро подошел к нему.
— Ты отчего не участвуешь в дележке?
Он ожидал нравоучения или какого-нибудь простого, чистого ответа, но ясноглазый нищий вдруг дернулся и злобно проговорил:
— Я расслабленный…
Мишель еще раз внимательно посмотрел на него и отошел, не подав ничего.
Варя замегила это и захотела исправить ошибку, но Мишель удержал ее.
— Не ходи к нему — он злой.
— Как ты можешь судить! Он ведь несчастный…
— Был бы счастливый — огнем и мечом прошел бы землю. Говорю тебе, он злющий.
Но Варя, ангел земной, все-таки подала «злющему» монетку.
«Стоят ли все они твоего сострадания! — подумал Мишель. — Да и есть ли вообще смысл в том, чтобы сострадать людям — вот так, со стороны, проливая над ними слезы? Должно быть, то удел возвышенных натур, чья молитва слышна у Бога. Но как быть тем, чья жизнь отравлена злобой, и людской, и собственной? Отчего, к примеру, я не ощущаю в себе никакой жалости? У меня сердце не сжимается, слезы на глаза не выступают… Когда старичок говорил, Катя чуть не плакала. А Варя… Но Варя — ангел, она самого Демона заставит вспомнить любовь… Нет, таким, как я, досталось иное — жалеть деятельно, без участия сердца и без пролития слез, например подняв мятеж или отменив казнь… Или вовсе никого не жалеть!»
С этим он решительно, мрачно вошел в храм и погрузился во внимательную тишину богослужения.
* * *Мишель не только ел, что попало, не глядя, — он и стихи записывал на чем попало: на клочках бумаги, на земле, на мятых салфетках… Оттого Катя с Сашей ничуть не удивились, заметив на стене монастыря нацарапанное углем стихотворение: знакомая рука, знакомый слог. Обнявшись и чуть раскачиваясь, девушки начали читать вслух, немного гнусавя и нараспев, подражая бродячим исполнителям кантов:
У врат обители святой Стоял просящий подаянья Бедняк иссохший, чуть живой От глада, жажды и страданья.