— Что случилось, дорогая?
— Ага, и ты туда же! Ну что, с братом лучше, чем со мной?
— Разумеется. Он был трезвее, чем ты.
С ее стороны следует поток непередаваемых ругательств, самым милым из которых было „гнойный пидар“. Я против этого возражаю. Что, она разве ничего не помнит? Помнит, но брата мне никогда не простит. Обещаю ей сказочную ночь. Целуемся взасос. Я прощен. Пока целуемся, я думаю: как бы ночью не приходить, под каким предлогом? Наобещал ей столько, а как же после Серёжки я на нее полезу? Он заходит в самый неподходящий момент. Она уже повисла на мне. От удивления, а скорее, от возмущения он роняет на пол большую банку с дистиллированной водой. Последние запасы столь ценного в военных условиях сырья растекаются по полу, поглощая по пути рассыпанный кем-то порошок. Буря, скоро грянет буря! Пора пингвину прятать тело жирное в утёсах… Вдруг вспоминаю, что мне надо идти на какие-то процедуры, и пулей вылетаю, оставляя за собой следы белой грязи.
Во влип! Это я уже лежа на кровати размышляю. Разборки из-за меня устраивают! Приятно, что ни говори. Правда, неизвестно, чем всё кончится. Сейчас, наверно, сестренка с братцем рвут волосы друг на дружке — Димку делят. Эта зараза просто так не уступит. Надо ей срочно кого-нибудь найти — хоть бабу, хоть мужика. А то ведь только зародившееся счастье разрушит. А счастье не пенис — в руки не возьмешь. Будь что будет! Сейчас немного отдохну и пойду разбираться. Пусть только порядок наведут. А то ведь заставят убирать главного виновника. А мне нельзя — у меня дырки.
Мое следующее пришествие в лоно любовников, аптеку то бишь, было встречено дружелюбно. Остаток дня я провел за начертанием латинских букв. Улучив момент, когда Надька испарилась, я поделился с новым лавером сомнениями относительно благополучного исхода предстоящей ночи. Они основывались прежде всего на нежелании Надьки отдавать меня брату. Импровизированное соцсоревнование было явно не в ее пользу, и она решила воспользоваться правами старшей в голубом вместилище разврата. План Сергея был до оригинальности прост. Он незадолго до моего прихода накачает сестренку жидким клофелином, имеющимся в аптеке в достатке. Подлить его в самогон, без которого не обходятся предкоитальные возлияния, не составит особого труда. Малыш обещает сделать всё по высшему классу и превосходно справляется со своей миссией. В довершение всего он дает похотливой деве „косяк“, от которого она окончательно косеет. Дело остается за малым — внести Надежду в ее комнату и не дать ей испусить дух. За последнее, кстати, волноваться не приходится: ее дыхание было слышно, наверно, аж в инфекционном отделении. Сынишка отрубился задолго до своей распутной мамаши. Невольно я задержал на нем взгляд. Димки — они все классные. Вообще-то я недолюбливаю детей дошкольного возраста, но этот не мог не вызвать восхищения. Явно не в мамашу. Вот бы еще и с его папочкой встретиться! Увы, невозможно: Надежда не может определить Димкиного фатера даже с точностью до десяти человек.
Ну да ладно, всё это фигня. А вот Серёжка — это действительно класс! Стройный, высокий, с бездонными голубыми глазами, будто сошедший с обложки западного порножурнала. Руки пахнут сухой коноплей. Сегодня я ощущаю этот запах на любом участке его тела. Даже ТАМ он преследует меня. Классная ассоциация! Сосешь и представляешь во рту еще не зажженный „косяк“. Впрочем, это я уже преувеличиваю. Нельзя сделать папиросу с коноплей такой величины. И красоты. Это что-то! Я долго не решаюсь прикоснуться губами к телу, трепещущему каждой своей клеточкой. От одного только прикосновения оно тает в руках. Эрогенные зоны — везде. Счастливчик! Бесконечно долго тянутся минуты, а мы всё стоим, не решаясь начать. Я не могу. Мне кажется, я не имею права нарушить эту невинную совершенную чистоту и прелесть линий. Вчера не в счет — я был пьяный. Нерешительность постепенно переходит в извращенно-садистское желание помучить его. Пытка бездействием выводит его из себя. Он трясется от течки. Дышим друг другу в лицо. Даже в темноте умудряюсь различить голубизну его глаз. Их похотливый блеск манит, призывает к штурму. Еще немножко, и кто-нибудь из нас взорвется. Я начинаю считать про себя до ста, чтобы с последним числом впиться в его губы. Где-то на пятом десятке он делает это первым. Проходит несколько секунд, и я уже чувствую вкус и запах крови: мои губы не выдерживают столь решительного натиска. Вкус крови подстегивает меня, и вот он уже стонет от боли, сделанной ему сзади. Мне хочется причинять ему только боль, утопить его в ней. От нее он мгновенно улетает в заоблачные выси. Для него боль сильнее и лучше анаши. Серёжка становится настолько податливым и беспомощным, что я боюсь отпустить руки, держащие его, чтобы он не разбил себе голову. Я твердо решаю не выходить из него до рассвета. Первые лучи солнца действуют на Серёжку ободряюще, а я, наконец, испытываю чувство глубочайшего удовлетворения. Малыш даже не в состоянии говорить. Я с благодарностью целую это хрупкое создание. Чувствуя цейтнот, пытаюсь как можно быстрее дать ему возможность разрядиться. Его писька тоже торопится — и сливает. У Серёжки не поворачивается язык, чтобы попрощаться со мной. Его поднятая рука говорит мне: „До сегодня“, после чего я покидаю это царство сна и мужеложства.