Они явно старались сбить его со следа. Арабская одежда, лодка, плывущая на север, теперь Мецетти, который летит через всю Испанию к Пиренеям, тоже на север, с сотней тысяч долларов в кошельке. И все это – намеренная фальшивка, включая арабские одежды, которые можно расценить, пожалуй, как двойной обман? Стурка был умен, но был ли он до такой степени изощренным?
Женева, подумал Лайм, и еще эта ферма неподалеку от Альмерии, где приземлился Мецетти, собираясь там с кем-то встретиться.
В задаче было слишком много неизвестных. Оставалось только следовать фактам и надеяться, что Мецетти выведет их на цель.
Стурка, подумал он неохотно. Наверняка это он. Он заснул.
13.45, восточное стандартное время.
Саттертуэйт напряженно сидел в кресле, задрав вверх одно плечо и нервно потирая руки. Недавние образы проносились в его памяти: операционная, спины врачей, их напряженные глаза над марлевыми повязками, надувающаяся и опадающая сумка респирометра, ритмичные всплески зеленых линий на мониторе кардиографа, на которые все смотрели с надеждой и страхом, боясь, что кривая в любую секунду может превратиться в сплошную линию.
В Уолтер-Рид нейрохирурги просверливали отверстия в черепе Декстера Этриджа и делали бипареитальные надрезы. По последним данным, кровяное давление составляло восемьдесят на сорок, было подозрение на тромб.
Саттертуэйт смотрел на человека за большим столом. Лицо президента Брюстера выражало глубокую тревогу. Никто из них не говорил.
Дэвид Лайм находился где-то между Гибралтаром и Женевой в самолете – большом лайнере с бортовой лабораторией и группой технической поддержки. Все следили за перемещением «сессны», на которой летел Мецетти. Возможно, он куда-нибудь их приведет. А если нет?
Телефон.
Президент поднял глаза, но не шевельнулся.
Саттертуэйт снял трубку и поднял ее к уху.
Это был Кермод, врач Декстера Этриджа. Он говорил раздосадованным тоном, словно расстроенный какой-то мелкой неприятностью:
– Десять минут назад. Это была субдюральная гематома.
Саттертуэйт накрыл ладонью микрофон:
– Он умер.
Президент моргнул:
– Умер.
Кермод все еще говорил, Саттертуэйт продолжал слушать:
– Медицина – не самая точная наука. Я хочу сказать, что в половине таких случаев диагноз удается поставить только тогда, когда уже слишком поздно. В каждом третьем случае диагноз не ставится вообще. Это была моя ошибка.
– Не волнуйтесь. Вы же не невролог.
– Мы привлекали и неврологов. Никто ничего не нашел. Я хочу сказать, это был трудный случай. Мы нашли ее с помощью артериографии, но было уже поздно оперировать.
– Все в порядке, доктор.
– Все в порядке. Конечно. Я всего лишь убил следующего президента Соединенных Штатов.
– Ерунда.
Брюстер пошевелился – потянулся за сигарой, но ничего не сказал. Саттертуэйт слушал голос в телефонной трубке:
– Травма возникла при взрыве бомбы, когда его ударило по голове креслом. Церебральные полушария сместились вниз и создали давление на мозг. Это было кровоизлияние, но необычного типа. Гематома пряталась между слоями, и обнаружить ее с помощью обычной диагностики было невозможно. Для полного анализа требуется несколько недель, иногда месяцев. Но тогда будет уже слишком поздно.
Саттертуэйту надоело слушать покаянные излияния Кермода:
– Что с Джудит Этридж?
– Она сейчас в госпитале. Разумеется, она все знает.
– Президент ей позвонит.
– Хорошо.
– Всего доброго, – сказал Саттертуэйт и, отняв от уха все еще что-то бормочущую трубку, положил ее на аппарат.
Президент взглянул на него исподлобья:
– Проклятье.
Брюстер произнес это слово так, словно оно было отлито из тяжелой стали.
20.00, восточное стандартное время.
Снег прекратился. Рауль Рива опустил на окнах жалюзи, вышел в шляпе и пальто из комнаты и, нажав кнопку лифта, стал ждать, когда тот поднимется. Спустившись в вестибюль, он остановился у входной двери, не обращая внимания на вопросительный взгляд швейцара, и, постояв так несколько секунд, как будто оценивая погоду, вышел на улицу с видом человека, который никуда не торопится и ничем особенно не занят.
Телефонная будка находилась дальше по улице, и он подошел к ней ленивой походкой, рассчитав время так, чтобы оказаться рядом в восемь двадцать. Звонок был назначен на восемь тридцать, но он хотел прийти пораньше, чтобы убедиться, что телефон никем не занят. Он вошел в будку и сделал вид, что отыскивает номер в справочнике.
Звонок опоздал на три минуты.
– Международный звонок для мистера Феликса Мартина.
– Я слушаю.
– Спасибо… Все готово, можете говорить, сэр.
– Алло, Феликс?
Голос Стурки звучал совсем близко – связь была отличной.
– Привет, Стюарт. Как у тебя погода?
– Отличная. А у вас как?
– Был снежок, но сейчас перестал. Честно говоря, я бы тоже не отказался погреться там вместе с тобой на солнышке. Наверно, неплохо проводишь время?
– Да какое там. Дела, всегда дела. – Стурка перешел на более деловой тон. – Какая ситуация на рынке?
– Не слишком здорово. Скверная новость – умер Декстер Этридж. Ты слыхал?
– Нет. Ты говоришь, Этридж умер?
– Да. Что-то вроде кровоизлияния – последствия тех взрывов в Капитолии. Рынок упал на четыре пункта.
– А как наши бумаги?
– Упали, так же, как и остальные.
– Думаю, со временем все наладится. Так всегда бывает. Надо только придержать акции и дождаться своей цены.
Рива сказал:
– Судя по тому, как идут дела, скорее всего, Комиссия по ценным бумагам и биржам начнет закручивать гайки.
– Да, надо ждать чего-то в этот роде.
– Эти радикалы просто идиоты. Если они не выпустят Клиффа Фэрли, на бирже все пойдет кувырком.
– Не знаю, Феликс. Мне кажется, у них какие-то серьезные планы. Я не удивлюсь, если они в один день убьют и Фэрли, и спикера палаты. Тогда президентом станет старина Холландер, а это, похоже, как раз то, чего хотят эти клоуны, – болван из правых, который своей политикой сделает для революционеров больше, чем кто бы то ни было другой со времен Фульхенсио Батисты. Как ты думаешь, они этого хотят?
– Мне в это что-то не верится. Спикер со всех сторон окружен охраной из Секретной службы, не представляю, как они смогут сквозь нее пробиться.
– Ну, они что-нибудь придумают. Всегда найдется какой-нибудь способ. Слушай, этот звонок стоит чертовски много денег, так что давай не будем болтать о политике. Из того, что ты сказал о рынке, я понял, что сейчас хорошее время, чтобы избавиться от наших «синих фишек», – допустим, в этот понедельник утром. Что скажешь?
– Мне кажется, надо подождать еще несколько дней, посмотрим, как пойдет дело.
– Наверно, ты прав. Решай все сам. По крайней мере, я думаю, надо обязательно сбросить акции «Мецетти индастриз», пока они не упали в цене.
– Ты хочешь распродать всю партию?
– Да, мы только что получили дивиденды по последней серии.
– О, тогда все в порядке.
– Ты же знаешь, Феликс, на меня всегда можно положиться в том, что касается снижения убытков. Я не люблю ставить на лошадку, которая начинает выдыхаться.
– А с другой стороны, – сказал Рива, – будь я на твоем месте, я бы еще придержал свои «синие фишки». Пока слишком рано их распродавать.
– Ну что ж, давай потянем еще несколько дней. Созвонимся в этот понедельник вечером, хорошо?
– Договорились. Желаю приятного уик-энда.
– Тебе тоже.
– Передавай привет Марджори.
– Обязательно. Пока.
– Счастливо.
Рива вышел из телефонной будки и посмотрел на небо. Сияние городских огней отражалось в тяжелой массе облаков. Он поднял воротник пальто и направился назад в отель.
07.00, североафриканское время.
Это было второе утро Фэрли в серой комнате.
Окон нет. Ножки железной кровати привинчены к бетонному полу. На кровати – только матрац. Никаких подушек или простыней. Наверху горела тусклая лампочка, утопленная в потолок и закрытая стальной сеткой, чтобы заключенный не мог до нее дотянуться и вывернуть лампочку из гнезда. Свет никогда не выключался.