Блаженство, предназначенное для утонченных монад в мире духа, было трудно доступным для понимания посулом, и, вероятно, представлялось не слишком соблазнительным профанному рассудку. Иное вероучение, которое являлось своего рода распространением первого, предлагало ему перспективу наслаждений более материального характера. Доктрина о бессмертии души была дополнена учением о воскресении тела [92].
Борьба между началами добра и зла не должна была длиться до бесконечности; когда истекут назначенные для нее века, насланные Ахриманом бедствия возвестят о конце света[93]. Чудесный бык, подобный быку первобытных времен, вновь появится тогда на земле, и Митра снова убьет его и воскресит людей. Все тогда восстанут из своих могил, и обретут свой прежний облик, и узнают друг друга. Все человечество объединится в одно великое собрание, и бог истины отделит дурных от благих. Затем он произведет заклание высшей жертвы — божественного быка, смешает его тук с освященным вином и даст праведным выпить этого чудесного напитка, который дарует им бессмертие. Тогда Юпитер-Оромазд, уступая мольбам снискавших блаженство, заставит пасть с небес всепожирающий огонь, который уничтожит всех злобствующих. Поражение духа тьмы свершится окончательно во всеобщем пожаре. Ахриман и его нечистые демоны погибнут, и обновленная вселенная вкусит вечное наслаждение совершенным блаженством.
Нас, ни в коем мере не затронутых этой милостью, могла бы привести в замешательство непоследовательность и абсурдность этого свода доктрин в том виде, в каком он был нами реконструирован. Наивная и в то же время надуманная теология соединила в нем первобытные мифы, в которых еще просвечивают следы натуралистического мировоззрения, с астрологической системой, чары рационализма которой могут лишь выдать ее исконную фальшь. Все несуразности древних политеистических верований сосуществуют в нем рядом с философскими теориями о развитии вселенной и предназначении человека. Здесь совершенно явно видна несогласованность между традицией и рефлексией, и вдвойне очевидной ее делает антиномическое противоречие между доктриной фатализма и верой в действенную силу молитвы и в необходимость культовых отправлений[94]. Но эту религию, не более чем любую другую, следует рассматривать с точки зрения ее метафизической истинности. И препарировать этот окоченевший труп с тем, чтобы констатировать внутренние изъяны его организма, было бы неподобающим делом в наши дни. Смысл для нас состоит лишь в том, чтобы понять, как существовал и развивался митраизм и каким образом ему чуть было не удалось завоевать мировую империю.
Своим успехом он, безусловно, в значительной мере обязан нравственной стороне своего учения, в высшей степени располагавшей к постоянной активности. В эпоху идейного разброда и расслабленности посвященные в мистерии находили в ее предписаниях и опору, и действенный стимул. Убежденности в том, что адепт этого учения вступает в ряды священного воинства, облеченного миссией вместе с благим началом вести борьбу с силами зла, было вполне достаточно для того, чтобы вызвать в нем благочестивое рвение и превратить его в горячего сторонника.
Мистерии обладали и еще одним мощным средством воздействия на людские чувства, подпитывая некоторые из наиболее возвышенных человеческих устремлений: жажду бессмертия и восстановления окончательной справедливости. Надежды на загробную жизнь, которые эта религия внушала своим посвященным, являлись одним из секретов ее могущества в эти смутные времена, когда душу всякого человека снедал страх потустороннего.
Однако многие секты открывали перед своими адептами достаточно утешительные перспективы будущей жизни. Особая привлекательная сила митраизма заключалась в еще одном качестве его вероучительной системы. Последнее вполне отвечало чаяниям просвещенного ума и доходило до сердца простого народа. Апофеоз Времени, как первичной Причины, и обожествление Солнца, его осязаемого воплощения, которое поддерживает тепло жизни на Земле, являлись концепциями в высшей степени философскими. Культ почитания Планет и Созвездий, чье движение определяло ход земных событий, четырех Стихий, бесконечные формы сочетаний которых образовывали все природные феномены, сводился в целом к поклонению началам и перводвигателям, познанным античной наукой, и теология мистерий в этом отношении служила лишь формой религиозного представления римской физики и астрономии [95].