В понедельник утром я оповестил Фостина Джеле о грядущем разговоре.
– Нехорошо, – нахмурился он. – Необходимо мое присутствие. И я хочу, чтобы все записывалось. Маккалох – репортер "Тайм" и наверняка захватит с собой диктофон и все такое. Я хочу поставить условие: ваша беседа – часть рабочего процесса, следовательно, все сказанное вами останется конфиденциальным и будет принадлежать "Макгро-Хилл", и только "Макгро-Хилл" сможет это цитировать.
Когда утром приехал Маккалох, я объяснил, что хотел устроить частную встречу, но законники пронюхали и решительно выступили против.
– Когда спутываешься с юристами, – мрачно буркнул он, – они продыху не дают. Ладно, какого черта. Мы в любом случае поговорим.
Джеле включил запись, и мы с Фрэнком говорили больше часа. Снова вернулись к истории моих встреч с Хьюзом. Инстинкт подсказывал мне подробнее останавливаться на тех деталях, которые я не упомянул на встрече в среду, избегать других и ссылаться на забывчивость, когда того будут требовать обстоятельства: человек со слишком хорошей памятью всегда и вполне обоснованно вызывает подозрения.
– Каким старикан выглядит сейчас? – спросил Фрэнк.
– Старым, каким же еще? Худым, усталым. Один глаз немного слезится. Вроде бы правый. – Эта деталь выпадала из общей канвы, но так как Фрэнк не видел Хьюза с 1957 года, такая вольность казалась вполне безопасной.
Фрэнк кивнул:
– А лицо как? Ты заметил какие-нибудь дефекты?
Я вспомнил, что Дитрих описывал сломанную левую скулу – результат авиакатастрофы, – которую хирургам так и не удалось восстановить в полной мере.
– Левая сторона лица, – рискнул я, – она вся израненная. Такое ощущение, что кость деформирована и...
– И левую сторону как будто парализовало. – Маккалох аж подпрыгнул от волнения. – Правильно? Как будто лицо перекошено на одну сторону.
– Ну, – протянул я, – так можно сказать, но... – Я оставил фразу висеть в воздухе.
– Что-нибудь еще?
– Еще рука. – Я пожал плечами. – Черт, это у него было уже тогда, когда вы с ним виделись.
– А голос? На что он похож?
В документах "Тайм-Лайф", прочитанных в июне, я наткнулся на запись, где Маккалох описывал голос Хьюза как гнусавый, будто при заложенном носе.
– В нос, – сказал я, – тонкий и усталый.
– Но еще и скрипучий, как будто у него что-то застряло в горле.
– Иногда, – согласился я осторожно.
– А у него еще осталась эта его привычка чесать нос во время разговора? – Фрэнк продемонстрировал жест.
– Знаешь, – усмехнулся я, – у меня есть друзья, которых я знаю лет двадцать, но если ты будешь так же расспрашивать меня об их привычках, я просто не смогу ответить. Хотя одну его привычку могу тебе привести. Каждого, кого Ховард знает, он обязательно называет сукиным сыном, а потом жалуется, что все они не побрезгуют его обворовать, если он неожиданно ослепнет.
– Да, – сказал Фрэнк, – этот парень груб, действительно груб. Бог мой, ты встречался с ним, в этом не может быть сомнений.
В среду Дик отправился из Нью-Йорка в Пальму. Переговоры за круглым столом в "Макгро-Хилл" все еще тянулись, но редакторская работа подошла к концу, и я решил, что, чем меньше они будут видеть Дика, тем лучше.
– Старайся не попадаться никому на глаза, – наставлял я, – или в один прекрасный день они выйдут из транса и заинтересуются, почему во время кризиса ты всегда ошивался неподалеку.
В то утро Фостин Джеле и Ральф Вебб, казначей "Макгро-Хилл", зашли в мой кабинет. Из-за проблем, созданных "Хьюз тул" и "Байор эдженси", было решено перенести ксерокопию записей из сейфа в хранилищах "Чейз Манхэттен" в офис издательства, чтобы она всегда была под рукой, когда понадобится. Так как моя подпись стояла под соглашением для депонирования, то, улети я в Испанию, свободно достать копию из "Чейз Манхэттен" была бы невозможно. Мы с Веббом спустились вниз вместе, показали свои ключи охране, и я передал записи. Наконец представился случай задать вопрос, который не давал мне покоя всю неделю. Я думал о следующем путешествии Эдит в Цюрих.
– Что мы будем делать с последним чеком, Ральф? Я имею в виду тот, для Хьюза, на триста двадцать пять тысяч.
– А что нам нужно с ним делать? – спросил озадаченный Вебб.
– Какие-нибудь вопросы к Цюриху? Он прошел через тот же счет? – Я чувствовал, что выгляжу слишком обеспокоенным, но ввиду сложившегося положения, решил я, это спишут на общую нервозность.
– Мы не смогли добиться отчета от Швейцарского кредитного банка. В любом случае, – сказал Вебб, – я говорил об этом как раз сегодня утром. Чек уже прошел клиринг и переведен в депозит.
– Слава богу, – вздохнул я. – Может, теперь он закончит нас дурачить.
В тот же день один из редакторов "Макгро-Хилл" заговорил со мной о том же самом:
– Вы не сможете дать задний ход, даже если захотите. Если вы откажетесь, будете отрицать, что когда-либо встречались с Хьюзом, весь мир узнает, что Клиффорда Ирвинга с потрохами купила "Хьюз тул". Могу вам сказать, – добавил он, смеясь, – что издательство вас просто распнет. И мы все равно опубликуем рукопись.
– Не волнуйтесь по этому поводу, – успокоил я.
– Нет, как раз это нас не беспокоит. Я просто шутил.
Их волновало другое – по меткому выражению Шелтона Фишера, "бомба могла разорваться со дня на день". Все ожидали заявления Честера Дэвиса прессе о том, что Хьюз разговаривал с Маккалохом и отступился как от знакомства с Ирвингом, так и от автобиографии. И Фишер, и Джеймс Шипли, президент "Тайм", носили с собой пресс-релиз, перечитывая его и заранее готовясь к контратаке.
Но ничего не случилось. Похоже, Дэвис ждал слова Маккалоха, чтобы сделать объявление. Он, очевидно, рассчитывал, что "Лайф" и "Макгро-Хилл" отступятся – или, по меньшей мере, дадут ему прочесть манускрипт.
– В рукописи есть нечто такое, – сказал я всем, кто мог услышать, – что пугает его до безумия. Я не знаю, что это, но думаю, что он тоже не знает. Скорее всего, Дэвис боится, как бы Хьюз из-за своего расположения ко мне не поддержал Роберта Майо в споре с Дэвисом в Неваде. Что неправда, – добавил я, – но тупой придурок Честер об этом не знает.